Akademik

Лэ

Лэ: ЛЭ (точнее лай или лэй, соответственно старофранцузскому произношению XII века «lai») — слово очевидно кельтского происхождения, первоначально обозначало мелодию, музыкальный элемент поэтического произведения, и только во французской куртуазной литературе значение lai сливается со значением aventure — небольшого рассказа о необычайном приключении, первоначально лиро-эпического, позднее просто эпического. Важнейшими из памятников этого жанра являются: двенадцать лэ Марии Французской (Marie de France, около 1165), разрабатывающие ряд сказочных («Л. об оборотне», «Об Ионеке», «О Ланвале» и др.) и куртуазных («Л. о ясене», «О Милуне», «Об Элидюке», «О двух влюбленных», «О соловье» и др.) сюжетов, в том числе сюжет Тристана и Изольды («Л. о жимолости»); составленный в Англии в середине XII века Томасом Бикет на связанный с циклом короля Артура сюжет «Л. о роге»; варьирующий тот же сюжет анонимный «Л. о плохо сшитом плаще» конца XII века; анонимные Л. конца XII — начала XIII вв. («Л. о Гингаморе», «О Граеленте», «О Тидореле» и др.); обработка датского героического предания — «Л. о Хавелоке» и несколько позднейших Л. XII века, частью варьирующих сюжеты Л. Марии Французской («Л. о Мелиуне», «О Дооне»), частью представляющих чисто эпические стихотворные новеллы, более куртуазные по форме и содержанию, чем обычные фаблио («Л. о пегом коне», «О соколе», «Об Аристотеле» и др.), частью наконец расплывающихся в формах куртуазной дидактики («Л. о любви», «О вежестве», «О совете» и др.).
       Л. — яркое выражение куртуазного стиля в новеллистической продукции средневековья, фантастическая «новелла настроений», переносящая действие в неведомые экзотические страны, страны средневековой романтики — во времена короля Артура. Этот экзотизм Л. находится в тесной связи с жадно-захватническими настроениями пролагающей пути европейской колонизации на Восток феодальной аристократии; в Л. получило выражение упоение богатствами Востока, упоение от накопления и освоения открывшихся там ценностей, драгоценных камней, металлов, предметов роскоши, создания более утонченных форм быта и потребления.
       В мире Л. дворцы построены из «зеленого мрамора» и украшены чудесной живописью — изображениями языческих богов и богинь (Guigemar). В мире Л. матери в шелка пеленают младенцев, прикрывают их дорогими мехами (Milun, Fraisne). В мраморных саркофагах, окруженные золотом и аметистами, почивают мертвецы (Yonec). В таинственном лесу красуется пышный замок из мрамора и слоновой кости (Guingamor). А за неведомыми лугами вырастает город из чистого серебра (Yonec).
       Но завоевательная мощь класса, цепкость его жадного захвата уже начинает ослабевать под влиянием деформирующих его экономическую базу — натуральное хозяйство — зачатков товаризации, начала отделения города от деревни, роста торговых связей с Востоком. И вместо прославления реальных походов Л. подменяет настоящее прошлым, уводит своего героя в мир нездешнего, небывалого, — в мир грез и чудес, где темное суеверие неграмотного рыцаря, обогащенное непонятыми формами культуры Востока, соединяется с первым робким протестом против аскетического дуалистического учения христианства, противоречащего жизненным идеалам господствующего класса на новой стадии его бытия, — с восхвалением человеческого тела и с защитой свободы сексуальных отношений, с первыми проблесками нового куртуазно-индивидуалистического мировоззрения. Однако индивидуализм Л. весьма еще ограничен.
       В чудесном мире романтических снов Л. нет места живой индивидуальной характеристике; перед нами встают туманные облики прекрасных дам и бесстрашных рыцарей. Это — всегда один и тот же шаблон куртуазной поэзии: «...стройное тело, длинные руки, стройные кисти рук и стройные длинные и полные пальцы...» («Eliduc»). Подобно первым противникам церковного аскетизма, оборотная сторона к-рого им слишком хорошо была известна, — отверженным клирикам, вагантам (см.) — авторы Л. вводят описание нагого женского тела. И вместе с тем в этом любовании прекрасным телом сказываются зачатки нового куртуазного мировоззрения с его реабилитацией земной радости.
       Так же постоянна характеристика героев Л.: все они, отвечая требованиям морали непроизводящего господствующего феодального класса, основанного на натуральном хозяйстве общества, храбры и щедры; но вместе с тем эти герои и изысканно-вежественны, — опять черта, которая типична для новой стадии бытия феодальной аристократии, создающей теперь международное явление рыцарства.
       В каждом поступке витязя, в каждом движении дамы должна проявляться их куртуазностъ. Molt tres doucement la salue (сладостно-тихо ее приветствует) — такова обычная формула в описании встреч.
       Словом, мы находим в Л. все те мотивы и ситуации, которые от куртуазной эпопеи перешли к авантюрному и галантному роману и были в конце-концов спародированы Сервантесом. В этом мире чудесного и необычайного полновластно царит любовь; она овладевает героями (прекрасными дамами и бесстрашными рыцарями) с непреодолимой силой и ведет их к страданиям («Лэ о несчастном»), к смерти («О двух влюбленных»), к нарушению норм церковной морали («Элидюк»). Эта любовь напоминает fin amor провансальских лириков, она содержит в себе целый кодекс куртуазных правил. И характерно, что, как в куртуазной лирике, прославление любви принимает здесь форму церковных славословий.
       Часто мы находим в Л. формы, близкие к куртуазной лирике — таковы куртуазные диалоги (Guigemar), таков монолог героини в «Ионеке», напоминающий chanson de malmariee, таков debat в «Несчастном», предвосхищающий изысканную форму позднейшей эпохи — дебаты Ал. Шартье, и монолог вассала в «Equitan», напоминающий альбу своим рефреном о муках одинокой ночи.
       Соответственно охарактеризованной выше типичной тематике Л. находятся и специфические черты в повествовательной технике этого жанра. В Л., как в романе приключений, фабула служит часто лишь нитью для нанизывания привлекающих поэта мотивов, образов, ситуаций. Отсюда характерные приемы сюжетосложения и композиции: слабость мотивировки, сводящейся к излюбленным авантюрным романом фикциям жизнеописания и путешествия, разрастание Vorgeschichte в отдельный эпизод, вводные эпизоды (эпизод лебедя-вестника в «Milun», эпизод рыцаря-оленя в «Tyolet», эпизод гибельной кровати в «Doon»), наконец частое предвосхищение фабулы — ряд художественных форм, дающих богатый материал для многочисленных гипотез тем ученым, к-рые занимаются вопросами генезиса сюжетов Л. и реконструкции первоначальной их формы (ср. например К. Warnke, Die Lais der Marie de France).
       В неспешном, порой замедленном изложении Л., в нагромождении тавтологических оборотов, синонимов или близких по значению слов, в упирании на одно какое-нибудь слово (как «кровь» в центральном эпизоде «Yonec») ясно выступает, если так можно выразиться, установка на эмоциональную окраску слова. И характерно, что эту черту мы находим не только в куртуазном стиле анонимных, более поздних Л., но и в поразительно бедном риторическими украшениями языке лэ Марии Французской.
       Тому же повышению эмоциональности текста служат и известные элементы содержания — таковы прежде всего многочисленные описания природы, разбросанные в Л., и не менее многочисленные упоминания о музыке (ср. напр. «Л. о терновнике»). Наконец подобную же роль играют те лирические вставки, о к-рых мы уже говорили выше и к-рые порой подавляют само действие, одерживая верх над интересом внешней фабулы.
       Характерно, что повышенный сентиментализм этой четко классовой продукции вызывает пародию со стороны жонглеров (обслуживающих и горожанина и крестьянина) в пределах новеллистического творчества самого средневековья. Таков «Lai d’Ignaures», где известный мотив съеденного сердца (ср. новеллу Бокаччо о Гвилельме Руссильонском) дан в ироническом удвенадцатирении верной дамы и в замене съедаемого сердца любовника другим органом; таков «Lai de lecheor», где спародирован самый прием введения лирического момента.
       Продукция узкой прослойки господствующего класса, тематически ограниченная проблематикой сублимированных сексуальных отношений (темы внебрачной любви, служения даме, верности и т. п. составляют предмет большинства Л.), связанная обязательной возвышенностью чувств, социальным отбором героев, локальной экзотикой, бедностью возможных ситуаций, — жанр Л. оказывается малоустойчивым и, продержавшись короткий сравнительно период, исчезает, сливаясь с другими жанрами, более крепко связанными с действительностью класса, его потребностями и его борьбой (куртуазный фаблио) и служащими более открытым, прямым орудием борьбы класса за его привилегированное положение (куртуазная дидактика).
       Об общих социологических предпосылках куртуазного стиля — см. Куртуазная литература.
Библиография:

I. Lais d’Ignaures, de Melion et du Trot, pr. Monmerque et Fr. Michel, P., 1832; Lai d’Haveloc, pr. Fr. Michel, P., 1833; Lais inedit d. XII et XIII s., pr. Fr. Michel, P., 1836; Die Lais der Marie de France, hrsg. v. K. Warnke, Anmerkungen v. R. Kohler (русский перев. С. Ю. Кулаковского, Три повести Марии Французской, СПБ); Lais inedit, pr. G. Paris, «Romania», 8; Lai du cor, pr. F. Wulff, Lund, 1888; Lai du mantel mautaille, «Romania», 14; Lai de l’Espine, hrsg. v. B. Zenker, «Ztschr. fur rom. Philologie», 17; Marie de France, Seven of her lays, by E. Sickert, 1901; Barth A., Le lai du Conseil, Krit. Text mit Einleitung und Anmerkungen, «Romanische Forschungen», Band XXXI, 1912.

II. Bedier J., Les Lais de Marie de France, «Revue des deux Mondes», 1891, mai; Ahlstrom A., Studien i fornfranska Laisliteraturen, Ups., 1892; Warnke K., Marie de France et les lais bretons, «Ztschr. fur rom. Philologie», 29; Schofield W. H., The lays of Graelent and Lanval, Baltimore, 1900.

III. Библиографию журн. литературы см. также — Voretzsch. Einfuhrung in das Studium der altfranzosischen Literatur, Ha, 1913.