- Коломбина
-
Этим ласковым словом называли во время Великой Отечественной войны самоходную артиллерийскую установку СУ-76. Тремя заводами страны - Мытищинским машиностроительным, Горьковским автомобильным и машиностроительным заводом в городе Кирове - их было изготовлено более 12 тысяч штук. По массовости она уступала лишь танку Т-34, коих было выпущено 62 тысячи.
С чьей легкой руки за СУ-76 прочно закрепился этот псевдоним, сказать трудно. Вероятно, машину назвал "Коломбиной" не чиновник, а человек военный, технарь (возможно, ее создатель), эстет, интеллектуал. Но в солдатском просторечии за ней закрепились грубоватые прозвища ("Сучка", "Голожопый Фердинанд").
Над моим письменным столом висит фотография СУ-76 и напоминает о днях и годах моей молодости, тесно связанных с этой машиной, о событиях и товарищах военных лет, о работе на Кубинском испытательном полигоне и о последующих делах.
Начну по порядку. В марте 1943 года, после выписки из госпиталя, я был направлен с группой красноармейцев и сержантов в учебный 15-й самоходно-артиллерийский полк на станцию Икша Савеловской железной дороги. Полк располагался на территории недостроенного завода "Гидропривод". Меня приятно удивили чистота и порядок военного городка. Еще больше удивили, но и насторожили часовые у полкового знамени. Они были одеты в синие комбинезоны и танковые шлемы. У здания штаба стояла странная машина. Ее ходовая часть была немецким танком Т-III, но вместо башни, в какой-то несуразной бронезащите, напоминавшей самодельные бронепоезда времен гражданской войны, стояла знакомая всем фронтовикам пушка ЗИС-3. (Пушка ЗИС-3 не устанавливалась на шасси немецких танков, это было орудие С-1 , вариант танковой пушки Ф-3. - Ред.).
Стремление придать подвижность на поле боя этой отличной, безотказной пушке и привело к созданию такого гибрида. Решение было вполне своевременным, позволившим на начальном этапе создания отечественной самоходной артиллерии использовать трофейные танки. Несколько полков таких машин и было отправлено на фронт. Но кем я теперь буду? Шофером, артиллеристом или танкистом? До ранения в январе 1943 года я возил на прицепе к полуторке ГАЗ-АА с кабиной "прощай здоровье" 120-мм полковой миномет. (Честно говоря, конная тяга, какой бы архаичной она ни казалась, была в условиях зимы и бездорожья эффективней автомобильной.) В 15-м полку, подчиненном Главному артиллерийскому управлению, готовили, в основном, шоферов и механиков-водителей танков. После трехмесячного обучения шоферам выдавали написанную от руки справку о том, что такой-то имеет право на управление автомобилями ЗИС-5 и ГАЗ-АА. Справку подписывали начальник штаба, писарь, а затем заверяли печатью. При желании такую справку писарь мог выдать достойному, по его мнению, просителю за стакан махорки...
Механикам-водителям (которые набирались, как правило, из трактористов и шоферов) их военную специальность после обучения и присвоения сержантского звания заносили в военную книжку. Теоретические занятия проводили в помещении, где на видном месте стоял силовой агрегат СУ-76 и его главная передача в сборе и россыпью.
Первый вариант СУ-76 (СУ-12) имел по два шестицилиндровых карбюраторных двигателя ГАЗ-202 мощностью 75 л.с. каждый - со своими радиаторами, своими муфтами сцепления, своими коробками передач, своими главными передачами. Эти агрегаты располагались в передней части корпуса машины, а между ними находилось место механика-водителя. Можно себе представить, как сложно было управлять двумя коробками передач, двумя муфтами сцепления?
Судьбу самоходки решили два известных советских конструктора - Липгарт и Астров: в 1942 году на Горьковском автозаводе они создали ее на основе двигателей ГАЗ-202. Теперь силовой агрегат состоял из двух двигателей с последовательно соединенными коленчатыми валами. Этот агрегат, установленный на общей штампованной раме, имел уже одну двухдисковую муфту сцепления и одну четырехскоростную коробку передач производства московского, а позднее уральского ЗИСа. Агрегат суммарной мощностью 150 л.с. располагался по правому борту корпуса и был, несмотря на значительную длину, компактен и сравнительно удобен для обслуживания. Объединенная система охлаждения с одним сотовым радиатором и шестилопастным вентилятором обеспечивала нормальную работу двигателя. Упростилась и главная передача, заимствовавшая большую часть элементов от массового довоенного танка Т-26.
Так появилась СУ-76 (СУ-15). Открытый верх и низкая задняя стенка обеспечивали наилучшие условия для ведения интенсивного огня. (Немецкая самоходка "Артштурм" с 75-мм орудием, закрытая полностью, внешне была красива, работа же расчета при страшной тесноте была крайне неудобной и физически невыносимой из-за загазованности продуктами сгорания пороха и накопления снарядных гильз.)
Курс моего обучения механиком-водителем подходил к концу. Программа его предусматривала 18 часов танковождения. Реально же получалось не более трех часов. Однако мне повезло. В конце августа 1943 года наш полк был передислоцирован со станции Икша в Ивантеевку. Мне и довелось вести одну из учебных самоходок по дорогам Подмосковья. Тогда я вполне прочувствовал отличные ходовые качества и прекрасную управляемость "Коломбины": все машины прошли этот путь без поломок. Самоходки же с 122-мм орудием на базе Т-34 из-за неисправностей пришли в Ивантеевку только на второй день.
В сентябре я был направлен с маршевой командой на станцию Мамонтовка, где формировался 999-й самоходно-артиллерийский полк СУ-76. Двадцать одну машину мы получили в Кирове. Знатоки ворчали: лучше бы получать машины в Горьком: что они там в своей Вятке умеют делать кроме игрушек? Но кировские машины были ничуть не хуже горьковских или мытищинских. Кроме самоходок, полк получил еще и двадцать грузовиков ЗИС-5, двадцать машин ГАЗ-АА с закрытыми, хотя и деревянными кабинами, две летучки на базе ГАЗ-М, а также маслогрейки Антонова. Для штаба же были получены "Додж" 3/4 и два "Виллиса". Для повышения самостоятельности самоходной батареи ей были приданы по тягачу "Комсомолец", по одному "Виллису" и по мотоциклу "Красный Октябрь". Впрочем, перед отправкой на фронт эти добавки были изъяты.
В полку было не более 180 человек. На железнодорожный состав мы погрузились в конце ноября в Мытищах. Как только застучали колеса, третья скудноватая продовольственная норма была заменена второй. Пшенный суп стали заправлять консервами из красной рыбы. Куда мы едем? Этого никто не знал. После десяти дней пути, где картины разрушения - взорванные мосты, сгоревшие дома, заваленные под откос железнодорожные вагоны и искореженные куски металла - сменяли друг друга, мы переехали по шаткому деревянному мосту Днепр и увидели многострадальный Киев. Еще сотня километров на Запад, и разгрузка под налетевшими "Юнкерсами" на станции Ирша. От Икши до Ирши!
Но потери от бомбежек были незначительными. Вторая продовольственная норма была заменена на первую. Хлеба стали давать по 900 грамм и водки по 100 грамм. Придя в себя после бомбежек, построились в колонну и двинулись по зимней дороге дальше на Запад. В местечке Человичи, по указанию начальства, все самоходки и грузовики были выкрашены белой меловой краской. Мела было много - Украина!
"Коломбины" стали похожи на невест в белых платьях, только серебрились кружева гусениц. Ночью наша батарея без света вошла в незнакомую деревню. В корпусах самоходок справа светились выхлопные коллекторы двигателей. На приборной панели фосфорически зеленели цифры и стрелки.
Ноги в ботинках и обмотках замерзли до бесчувствия. Правое плечо было горячим, левое - от близости баков с 400 литрами бензина Б-70 - холодило. В систему охлаждения был залит антифриз, самое опасное было упустить момент, когда стрелка термометра (после остановки двигателей) переходила отметку минус 35 °С: при более низкой температуре можно было не запуститься.
Одним из немногих недостатков СУ-76 была слабость двух шестивольтовых аккумуляторов 6СТ-140. Если механик-водитель проспал, проморгал падение температуры, то была еще надежда электрозапуска. Для этого в клеммной коробке переставлялись перемычки таким образом, чтобы один из стартеров был отключен, тогда второй стартер, которому предстояло запустить двигатели, получал удвоенную мощность и активней вращал коленчатые валы. Если же и таким образом запуск не получался, то оставалась надежда запустить двенадцатицилиндровую спарку вручную с помощью огромной рукоятки, рассчитанной на приложение силы двух, а то и трех человек. Последний способ - буксировка другой машиной. Но способ этот был варварским из-за перегрузок трансмиссии.
Для того чтобы размять и согреть ноги, я вылез через свой люк, обошел машину, проверил как натянуты гусеницы. Прекрасно управляемая "Коломбина" была очень чутка к неравномерности натяжения правой и левой гусениц. Проверка правильности натяжения была проста: на переднюю холостую, свисающую с ведущей звездочки, гусеничную ветвь надо было наступить ногой у первого опорного катка - два трака должны лечь на землю. Если лежат больше - гусеница натянута слабо. Если меньше - туго.
Кругом было тихо. Справа и слева виднелись хаты с соломенными крышами. Сев на свое водительское место и увидев, что стрелка термометра позволяет поспать полчаса, я закрыл люк. Проснулся я от сильного стука в лобовую часть и громкой ругани. Приоткрыв люк, я увидел двух военных, одетых в белые чистые полушубки. Один, маленький и толстый, в папахе. Другой, высокий и тощий, подсвечивал маленькому карманным фонариком. "Почему стоишь здесь? Где командир?" - кричала папаха и пыталась концом палки ткнуть меня. Я захлопнул люк, прищемив палку. "Отпусти палку!" - командовала папаха. Слегка приподняв люк, я вернул ему ее. Толстый и тонкий обошли машину и стали стучать по башне, вызывая командира. Младший лейтенант Каргинов, откинув заднюю часть брезента, выпрыгнул на землю и получил несколько ударов по спине. Подбежавшему комбату тоже влетело. Оказывается, мы остановились не на том месте.
Комбат и командир пошли пешком, дав знак следовать за ними. На первой передаче и малых оборотах даже на мерзлой земле машина двигалась бесшумно. Тридцатьчетверка со своими лязгающими гусеницами разбудила бы всех на три километра вокруг. Когда начало светать, пехота пошла вперед для захвата хутора. Несколько раз поднимались наши серые шинели, но хутор взять не смогли. На его окраине стоял немецкий четырехосный пушечный броневик и своим огнем не подпускал нашу пехоту. Каргинов приказал мне свернуть самоходку вправо и со второго снаряда снес у броневика башню. Эта была наша первая и, к сожалению, последняя победа. Через два дня крупное немецкое самоходное орудие с расстояния в 1500 метров подкалиберным снарядом пробило лобовую броню моей "Коломбины". Следуя советам опытных механиков-водителей, я работал на заднем баке, оставляя передний полным. Из-за этого и не произошло мгновенного взрыва.
Карманы своего бушлата я отпорол еще в эшелоне. Ремень с пистолетом "ТТ" повесил под бушлатом. Все это помогало при необходимости быстро выскочить из машины, ни за что не зацепившись. Удар я почувствовал сразу вслед за вспышкой выстрела. Вылетел из люка, который был открыт, и побежал вперед, стараясь отбежать подальше. Споткнувшись, упал в окоп. Лежа в нем, почувствовал удар и пламя вспыхнувшего бензина. Потом начала рваться боеукладка. Когда все кончилось, я пошел к своей "Коломбине", которая превратилась из красотки в ведьму. В боевое отделение боялся заглянуть. Стало горько, тоскливо, сиротливо.
Вдруг слышу: "Уланов, чеши сюда!" Из-за маленького сарайчика выглянуло трое. Я побежал к ним - это были мои товарищи! Все живы!
Несколько дней нас терзал особист: а не сами ли вы сожгли самоходку? Потом отстал, убедившись в нашей невиновности. Зампотех полка приказал мне принять полуторку у заболевшего солдата. Я стал возить раненых на соломе в кузове, потом офицера связи полка.
В конце декабря я повез штабного офицера и своего начальника в город. При подъезде к разбитому мосту через реку Уж моя машина наехала передним левым колесом на противотанковую мину. Удар был таким сильным, что на мгновение я потерял сознание. Но мелькнула дурацкая мысль: взорвался мотор. Пришел в себя, открыл глаза, но ничего не увидел. Показалось, что ослеп. Стал пытаться протереть глаза, но рука натолкнулась на брезент. Откинув его и горячо радуясь, что вижу, стал ощупывать ветровое стекло. Оно было необыкновенно чистым и прозрачным: стекла-то просто не было! Не было капота, радиатора, левой дверцы кабины.
Когда вывалился наружу, увидел; что нет и колеса, а ступицы стоят в небольшом углублении в мерзлой земле. Капитан Семенов, сидевший со мной рядом в кабине, получил ранения в живот и в ноги. А офицера связи ударило оторвавшейся фарой и выбросило из кузова. Пока он ходил за санитарами, мы пролежали на морозе часа два. У меня была контузия, химический ожог, обморожение рук, носа и ушей и множество мелких царапин на левой руке и ноге. Не знаю, что стало с капитаном. А я, пролежав три недели на соломе эвакогоспиталя, был выписан в батальон выздоравливающих.
По дороге в город Овруч увидел колонну полка новеньких СУ-76. Сердце мое учащенно забилось. Если не попаду в свой полк, так хоть в этот попрошусь. Начальник штаба в щегольском меховом жилете, подозрительно оглядев меня, - в шинели с вырванной полой, небритого, с обмороженной мордой и изжеванным танкошлемом на нечесаных патлах, - посоветовал набраться сил, привести себя в вид, достойный сержанта Красной Армии. Надо полагать, что он был прав. В Овруче, узнав, что я механик-водитель и шофер, меня "купил" представитель 26-й отдельной роты охраны штаба 13-й армии. Там меня посадили на единственный в роте трофейный танк T-IV. Попробовав его на ходу и проехав несколько десятков километров, я мог оценить его ходовые качества и удобство управления. Они были хуже, чем у СУ-76.
Огромная семискоростная коробка передач, располагавшаяся справа от водителя, утомляла жаром, воем и непривычными запахами. Подвеска танка была жестче, чем у СУ-76. Шум и вибрация от мотора "Майбах" вызывала головную боль. Танк пожирал огромное количество бензина. Десятки ведер его нужно было заливать через неудобную воронку. Вернувшийся старый механик стал настойчиво добиваться, чтобы его посадили на старое место. Против меня он стал плести интриги: дескать, Уланов ленив, много спит, машина грязная и вообще личность подозрительная. И добился своего. Место это было тепленькое: штаб армии ближе двадцати километров к переднему краю не приближался, а в танке было не более пяти снарядов. И тогда меня пересадили на броневичок БА-64.
В мае 1944 года мне предложили поехать в танковое училище в Москву. Я с радостью согласился. Но вместо Москвы нас, несколько человек, привезли в город Кременец на Западной Украине на курсы младших лейтенантов 13-й армии. Наши протесты не возымели действия. Последовала угроза исключения из комсомола. Пришлось смириться.
На трехмесячных курсах готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов; я попал в пулеметный. Основными предметами обучения была политподготовка, тактика и материальная часть. Требовалось, чтобы курсант мог с завязанными глазами разобрать и собрать пулеметы: станковый "Максим", "Дегтярев" пехотный и немецкий МГ-34. В конце августа 1944 года я был выпущен младшим лейтенантом, командиром пулеметного взвода. По приказу о выпуске моя фамилия шла под номером 232. При формировании части в городе Дембе в Польше в полк приехал офицер. В кожаной куртке и с танковыми эмблемами. Согласно директиве Штаба фронта он отыскивал самоходчиков, по разным причинам попавших в пехоту.
Подойдя к нему, я сообщил, что я механик-водитель СУ-76.
- А командиром орудия сможешь быть? - Смогу.
Через 15 минут, сдав свой взвод заместителю, я сидел в грузовике, увозившем выловленных самоходчиков. В 1228-м самоходно-артиллерийском полку я получил старенькую, но исправную машину. Механиком был харьковчанин Писанко 1927 года рождения. Худенький, слабенький, с красным носом. Но очень исполнительный.
Дорогой Писанко! Ты спас мне жизнь, вовремя остановив машину на ночной переправе через Вислу, когда я, идя впереди, неожиданно провалился в пролом настила...
Наводчиком у нас был пожилой Мигалатьев - артиллерист еще в первой мировой войне. Заряжающим - Царев с тяжелой 152-мм самоходки, радующийся тому, что не придется таскать сорокакилограммовые снаряды: у нас-то они весили всего по 12,5кг. В тот же день мы получили инструктаж, как бороться с "Тиграми". Становитесь по две машины. Одна открывает огонь и, пятясь назад, выманивает "Тигра". Когда он подставит свой бок, другая бьет по нему с расстояния не более 300 метров. Наука была предельно простой!
После ночного восьмидесятикилометрового марша и форсирования Вислы мы зарыли в капониры пять машин нашей батареи на километровом фронте. С восходом солнца немецкая артиллерия начала обстрел наших позиций. Он продолжался до темноты. Так продолжалось трое суток. Я обратил внимание на то, что многие немецкие снаряды не взрывались. Точных подсчетов не вел, было не до того, но примерно из 10 снарядов два не взрывались. Один снаряд влетел в бруствер моего капонира и не взорвался. Сначала мы на него косились с опаской. Потом привыкли и успокоились.
На третьи сутки пошли танки. "Тигров" среди них не было. Правее нас зарылись противотанковые пушки ИПТАПа (истребительно-противотанкового артполка). Общим огнем несколько танковых атак было отбито. Оставшиеся целыми немецкие машины уходили назад задним ходом. Очень нам помогали наши штурмовики Ил-2. С небольшой высоты они били по танкам реактивными снарядами, которые едва нас не задевали. При корректировке огня я пользовался перископом-зеркалкой. Но наблюдать через него было неудобно: при выстреле он дергался вместе с машиной. Мигалатьев посоветовал мне не пользоваться этой железкой, а смотреть напрямую. Сначала от ударной волны, идущей от дульного тормоза, закрывались глаза. Но потом привык и стал четче делать поправки.
Место, где мы стояли, было неудачное - чистое поле. И нам во избежание потерь пришлось отойти назад к польской деревне. Жители ее ушли или попрятались в подвалы, а стаи ошалевших от страха гусей белым пухом отлетали от мест, куда, разрываясь, падали снаряды. Машина моя стояла под сливовым деревом и я, не вылезая из башни, все ел, ел и ел вкусные ягоды. На второй день у меня расстроился желудок. На четвертый день меня увезли в госпиталь. Там определили: дизентерия. Как вредна неумеренность в еде...
Через 12 дней я вернулся в полк и доложил об этом помощнику начштаба. Он сказал: "А у нас был твой однофамилец!" Я сказал: "Так это я и есть". Посмотрев на меня и все поняв, отдал распоряжение, чтобы меня кормили и в офицерской столовой, и на солдатской кухне. Поблагодарив его, я спросил, когда получу машину. Ответ был прост: когда кого-нибудь из командиров самоходки убьют.
Ждать пришлось недолго. К счастью, никого не убили. Командир полка подполковник Турганов приглядел себе одного лейтенанта из 4-й батареи. Вот туда я и направился.
Новый мой экипаж, люди все уже немолодые, встретили меня недоверчиво. Наводчик Щукин и механик Перепелица годились мне в отцы: им было под сорок, а мне еще не исполнилось и двадцати. А заряжающий Яшка Воронцов был старше меня на пять лет.
Надо отметить, что в иерархической лестнице танкового экипажа заряжающий - или, как некоторые выражались, "затыкающий", - был ее нижней ступенькой. Командир самоходки, офицер, был полновластным хозяином своей машины и людей. Идеалом был строгий, грубоватый, но справедливый лейтенант. Мямли, слюнтяи, заискивающие перед экипажем долго на своем месте не держались. Наводчик, обязанность которого состояла в уходе за орудием, приборами наводки и наблюдения, сортировке и раскладке снарядов, - а самое главное, в меткой стрельбе, - заменял командира при его отсутствии. Механик-водитель отвечал за работу двигателей, трансмиссии, ходовой части, командовал при заправке бензином или антифризом, следил за аккумуляторными батареями. Он мог поспорить с командиром относительно маршрута движения по пересеченной местности и преодоления препятствий. Нижняя же ступенька чистила снаряды от консервационной смазки, выколачивала грязь из траков, бегала на кухню с котелками и выполняла всю черную работу.
Перепелица и Щукин как бы вскользь проверяли мои знания машины и стрельбы из пушки. Почувствовав, что устройство машины я знаю хорошо, Перепелица спросил, а не был ли я механиком СУ-76? Получив утвердительный ответ, подобрел. Через некоторое время, оказав мне честь, предложил есть из одного с ним котелка. Щукин и Воронцов ели из другого. Свой офицерский доппаек я передавал в общие запасы. Выполнял вместе с экипажем все тяжелые работы. После нескольких удачных боевых эпизодов, когда мы, подбив немецкий бронетранспортер, стали обладателями различных трофеев - поповских риз, рулона красивого бархата, камней для зажигалок, - мои взаимоотношения с экипажем стали нормальными. Хотя я все время и чувствовал покровительство старших.
В середине ноября на Сандомирском плацдарме наступило затишье. Артиллерийские дуэли прекратились. Авиация не появлялась. Только в тылу за лесом поднимался аэростат наблюдателей. Наступили холода. Нужно было думать об обогреве машины. На тридцатьчетверках было проще: под днищем разжигали костер из двух, трех бревен и они, медленно прогорая, грели всю машину. Масло на днище шкварчало и пузырилось, в машине стояла вонь, но было тепло.
С бензиновой "Коломбиной" такие штучки не проходили. Из штаба пришла директива: для утепления аккумуляторных батарей использовать войлок или собачьи шкуры. Легко сказать, собачьи. Где их взять? В округе все собаки были перебиты или разбежались.
Стали углублять капониры, перекрывать их накатом из бревен, досок и засыпать землей. Каждая передвижка батареи сопровождалась постройкой нового укрытия. Строительные работы стали настолько утомительными, что выход был один: под дулом пистолета приводить землекопов со своими лопатами. К моему удивлению, польские крестьяне, выполняя эти принудительные работы, после их завершения и распития "бимбера" (то бишь самогона) с нашей щедрой закуской, умиротворялись и уходили домой без злобы.
При пяти-, восьмиградусном морозе в отделении, где стояла наша "Коломбина", вода не замерзала. В землянке, в зависимости от интенсивности топки, было тепло, а то и просто жарко, и мы обходились без телогреек и шинелей. В конце декабря, за неделю до нового 1945 года, к нам примчался взмыленный адъютант командира полка и сообщил, что через час к нам прибудет высшее начальство из дивизии, армии и фронта. У нас произошел небольшой переполох, так как в землянке стояла металлическая бочка с продуктом брожения сахарной свеклы, которой были засеяны все неубранные из-за военных действий окрестные поля. Да и сама эта местность так и называлась - сахарный завод.
Через узкий проход бочку с брагой (исходным продуктом самогоноварения) вытащить было невозможно; выливать ценный продукт было жалко. Решение было - поставить бочку в дальний угол, закрыть брезентом, завалить шинелями и другим барахлом. Еще была надежда, что через узкий проход в землянку начальство со своими большими животами не пролезет.
Начальство, не менее десяти человек, прибыло через час. Я встретил всех у спуска в капонир. Командир полка приказал выгнать машину и изготовить ее к стрельбе. Двигатели были заранее прогреты и завелись с полоборота. "Коломбина", приподняв на пандусе свою корму, быстро, но спокойно, выехала на поверхность. Приказав Щукину поднять ствол в положение стрельбы на дальнюю дистанцию (17 километров), я выскочил из боевого отделения и доложил о готовности.
Начальству быстрота и четкость наших действий понравилась, но все направились, к моему ужасу, в землянку. Я, обогнав всех, первым влетел туда и постарался загородить собой злосчастную бочку. Когда же дым от двигателей расселся, стало попахивать бродившей свеклой. Проклятые запахи пролезли через брезент и барахло. Один из генералов сказал, что у нас попахивает чем-то кислым.
Командир, спасая положение, сказал: "Это ребята делают бражку". "Бражку?" "Да". "Ну, это, пожалуй, можно. Но бимбер-то у вас есть?" "Есть немножко, товарищ генерал". "Небось дрянь какая-нибудь". Тут не выдержал наш главный винодел Лешка Перепелица, обиделся за свое мастерство, предложил попробовать. Начальство согласилось. Перепелица вытащил из заветного уголка две восьмисотграммовые фляжки, а потом поставил на стол кружки и стаканы. Щукин открыл банку свиной тушенки. Ну, за скорую победу! Во фляжках была шестидесятиградусная... Крякнули, отерли слезы и стали шутить: ничего себе бражка! За образцовое содержание матчасти, четкие действия экипажу объявили благодарность. Командир полка был очень доволен. Уходя, начальники сказали, что бражка хорошая, но советовали ею не увлекаться. А через час опять принесся адъютант и от имени командира полка попросил еще огненной жидкости.
После Нового года все стали ждать скорого наступления. По всему плацдарму подходила броневая техника. Позади нее зарылись (не во весь рост) тяжелые 152-мм самоходки. Связисты энергично строили линии шестовой связи.
4 января 1945 года меня вызвали в штаб полка и объявили, что посылают учиться в высшую офицерскую техническую бронетанковую школу Красной Армии на отделение зампотехов батареи СУ-76. Я стал отказываться, ссылаясь на нежелание расставаться со своими товарищами, на скорое начало наступления. Ведь до Берлина оставалось всего лишь 600 километров! Начальник штаба, немолодой офицер, сказал: "Поезжай, сынок, учись. Это командир полка тебя посылает. Очень ему твой блиндаж понравился. А войну кончим и без тебя".
С каждым шагом на Восток удалялся я от своих товарищей, от моей дорогой "Коломбины". Когда переехал на попутной машине по льду Вислу, понял, что война для меня кончилась. Я еще не знал, что в июне вернусь в Германию с новыми горьковскими самоходками, не знал, что с 1946 по 1950 год буду испытывать в Кубинке танки. Многого не знал. Жизнь была еще впереди.
Библиография:
Танкомастер №4 за 1997 г.
Энциклопедия танков. 2010.
.