Akademik

    ИНТОНАЦИЯ представляет собою совокупность и изменяемость высоты нот, на какие произносятся слоги и фонемы любой фразы, стихотворной или разговорной, безразлично. Очевидно, что любая фонема во фразе имеет совершенно определенную высоту, и тем не менее интонация имеет бесконечные вариации. Мы «поем» всякое слово, всякую фразу, но небольшое изменение высоты уже меняет смысл предложения, — скажем, из вопросительного в недоумевающий и т. п. Но речевое интонационное «пение» не может быть сравниваемо с действительным пением, поскольку в нем не четко отделены друг от друга периоды, поскольку оно не делится на жесткие интервалы, поскольку от одного сегмента к другому голос переходит, скользя почти на неуследимых различиях. Запись нотная речевой интонации представляет собою большие трудности, так как уже четверть тона является слишком большой единицей для этого. Краткость времени, за которое произносится нота, зачастую не позволяет ее определить (0,03 секунды). Однако, эмоциональная речь, поскольку эмоции не являются эмоциями отчаяния, крайнего беспокойства, когда интонация переходит в крик — упорядочивает интонацию, интервалы становятся более ощутимыми, общая мелодия становится более ясной, высоты меняется отчетливей и не так часто. Чем дальше от разговорной речи, тем более упорядочена интонация, но это упорядочение неизменно отдает некоторой искусственностью, поскольку оно зиждется на нивелировании мелких деталей и на выделении главной мелодии. Мелопея драматического актера богата специальными шаблонами, но она беднее любой крестьянской речи оттенками и чрезвычайной выразительностью, которую интонация придает ее бедному словарю. Нужно иметь в виду, что интонация создается не только высотой тона, а тем характером произношения, который и создает специальную выразительность. Это характер более или менее нисходящего произношения, более или менее восходящего. У греков звуки восходящие были низкими, нисходящие были высокими, по крайней мере в первое время. Чем более одушевлена интонация, тем более в ней очевиден восходящий тип. Ударение создает более высокую ноту, с другой стороны, высота интонации создает более интенсивный ритм. Обычно высота слога зависит от ударяемости его. Движение интонации в обычной фразе, не несущей каких-либо особливых эмоций, обычно идет так: высота увеличивается к середине фразы (несколько ближе к концу ее) сравнительно постепенно, достигает максимума и спадает затем гораздо быстрее. Примерно так же обстоит дело и с ударяемостью. При утвердительной интонации высота понижается, при вопросительной повышается. При вопросительно-просительной (тем паче умоляющей) повышение слабее, как и ударение, а долгота слога больше. При утвердительно ободряющей ударение резче, долгота значительно меньше, тон выше. Но существуют и более сложные случаи, где интонации на каких-нибудь трех слогах дает и умоляюще-льстивое, и ободряюще-шуточно-ласкательное выражение. (Ср. у О. Генри: «Вы будете мистер Финеас К. Гуч? — сказал посетитель, и в тоне его голоса и интонации заключалось сразу вопрошение, утверждение и осуждение» — расск. «Гипотетический случай»). В таких случаях тонируется особо не только ударный слог, но и близлежащие (обычно заимствующие ноту ударного). «Тон делает музыку», — говорит французская поговорка, — именно интонация передает так называемые непередаваемые чувствования. Ухо настолько привыкло к этим бесчисленным варияциям, что безошибочно различает, соответствует ли интонация смыслу сказанного: несоответствие такое и приводит к различного рода плачевным открытиям о лицемерии говорящего, который не верит в то, что он говорит, и т. п. Многочисленные риторические «жалобы» поэтов на невозможность изложить эмоцию стихами (или вообще словами) в некоторой мере основываются на невозможности передать стиховой речью интонационные оттенки трагической разговорной речи. Поэзия имеет некоторые возможности донести до читателя интонационный трагизм, пользуясь такими фразовыми комплексами, которым свойственна такая-то характерная интонация, но это, разумеется, лишь суррогат и не более. Интонация пения значительно проще речевой, она более упорядочена, более активна и более выразительна в грубом смысле слова. Заключительные паузы (каденцы) пения просты и отчетливы. Разговорная речь пользуется рудиментами ритма и мелодии; пение, пользуясь речью, упрощает ее и упорядочивает. Привнося это упорядочение, пение нередко затемняет смысл произносимого, придавая ему совершенно новый оттенок. Однако, в народных мелодиях мы находим очень близкую языку интонацию. Композитор оперы и романса исходит из декламации, и есть указания, что композиторы учились на декламации больших актеров мелодировать текст. Поэзия появилась на свет вместе с пением и отделилась от него позднее, но она остается верной первоначальным основаниям обоих искусств. Так же, как и пение, поэзия пользуется заключающимся в речи рудиментами ритма и мелодии, упрощает и упорядочивает их, но она изменяет живую речь значительно меньше, нежели пение. В стихе остается гораздо больше от живых ударения и долготы, хотя стих сводит речь к изохронным интервалам. Стих замедляет темп, длит гласные, чтобы их гармония становилась явственной. Стих упрощает также и интонацию: интервалы становятся — менее многочисленными, резче отмеченными и более гармоничными, более определёнными. Стих так подходит интонационно к пению и зачастую чрезвычайно близко (сравни декламацию Игоря Северянина и также А. Белого, так искусно записанную Метнером в романсе). Так называемое «логическое ударение» в значительной степени интонационно. Легкость стиха в большой мере создается совпадениями интонационных элементов со стиховым ритмом. Во фразе «где ты сегодня вечером?» интонационное ударение лежит на «где ты», это прекрасно подчеркнуто в III гл. «Онегина», где читаем:

    Я не держу тебя, но где ты

    Свои проводишь вечера?

    Двустишие получает чрезвычайную выразительность именно из-за этого очень естественного совпадения. С другой стороны, несовпадение интонационных ходов с ритмическим создает свои обычные коллизии ритмико-интонационного характера; с одной стороны они могут служить материалом для различного рода интонационных образов: интонация строки говорит одно, реприза меняет смысл, здесь игра и, так сказать, единство в разнообразии и взаимнопротиворечивости, ибо заключительная каденца не дает возможности для многих толкований, допускаемых интонацией (нечто схожее отрицательному образу — «не ад я видел, а сраженье» и т. п.); в иных же непреднамеренных случаях — это неловкость, если не шутка, и затемняет смысл стиха, так например, у Воделера:

    Се truc-là

    Mène à l'A-

    cadémie...

    Читатель ждет и в третьей строке нового существительного, а встречает лишь конец уже начатого. Смысл переступа (enjambement) в большой мере базируется на таких ритмико-интонационных столкновениях.

    С. П. Бобров.