Akademik

        ИСТОРИЯ (от греч. historia — рассказ о прошлых событиях, о том, что узнано, исследовано) — прошлое человечества; наука о прошлом; повествование о некотором событии; процесс развития. Иногда для обозначения исторической науки используется термин «историография», в узком смысле означающий И. исторической науки. Рождение научной И., отделение ее от мифа и литературы в самостоятельную форму знания, связывают с именем древнегреческого историка Фукидида, впервые снабдившего историческое повествование критикой свидетельств. Расцвет исторических исследований, подготовленный разработкой историками Возрождения метода рациональной критики источников, его применением историками Просвещения, а также открытием романтиками принципа историзма, происходит в 19 в., когда в научный оборот вводится большой корпус новых источников. Классическими образцами историописания стали созданные в это время труды Я. Буркхарда, Ф. Гизо, Г. Дройзена, Т. Карлейля, Ф. де Куланжа, Т. Макалея, Ж. Мишле, Т. Моммзена, Б.Г. Нибура, Л. фон Ранке, А. де Токвиля, О. Тьерри. Завершение дисциплинарного оформления исторической науки в 19 в. было отмечено выходом книги французских историков Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса «Введение в изучение истории», содержащей скрупулезную экспликацию методов исторической критики. В 19 в. историческая наука переживает процессы предметной стратификации, приведшие к выделению в качестве самостоятельных субдисциплин политической, экономической, культурной и социальной истории.

        В 20 в. предметное поле исторической науки переструктурируется под влиянием социологического (школа «Анналов» во Франции: М. Блок, Ф. Бродель, Ж. Ле Гофф, Л. Февр и др.; марксизм в Великобритании и США: Э. Карр, Ф.Д. Тернер, Е.П. Томпсон, Э. Хобсбаум и др.) и антропологического (новая культурная И. и микроистория: К. Гинзбург, Н. Земон-Девис, Э. Ле Руа Ладюри, Л. Хант, Р. Шартье и др.) концептуально-методологических поворотов. Возникают новые, гибридные, исторические субдисциплины — этноистория, историческая психология (психо-история), историческая антропология, историческая география, урбан-история, тендерная И. и др. Для современного состояния исторической науки характерны фрагментаризация как результат пролиферации субдисциплин, поиски новой парадигмы исторического синтеза, попытки снять теоретическое напряжение между исследованиями исторических субъективностей (индивидуальных и коллективных) и социальных структур.

        Теоретические задачи философии И. как рефлексии над И. обозначаются в зависимости от того, в каком значении используется термин «И»: в онтологическом или в эпистемологическом. Философия И. как теория мирового исторического процесса (историософия) ставит перед собой вопросы о субъекте и движущих силах И., о законах исторического развития, о цели и смысле И. и содержит неустранимую прогностическую интенцию. Целостная концепция И. впервые обнаруживается в труде Августина Блаженного «О граде божьем». Выделяются два базовых подхода к истолкованию исторического процесса: унитарно-стадиальный (Г.В.Ф. Гегель, О. Конт, К. Маркс, М. Вебер и др.) и плюрально-циклический (Дж. Вико, О. Шпенглер, А. Дж. Тойнби и др.). Эпистемологическая философия И. как критика исторического разума возникает в конце 19 — начале 20 вв. в момент институциализации И. В эпистемологии И. можно выделить два проблемных кластера. 1. Кластер проблемы эпистемологического статуса И.: проблема логики исторического познания, проблема законов И., проблема теории в И., проблема исторической причинности, проблема исторических универсалий, проблема места и роли И. в корпусе социо-гуманитарных дисциплин. 2. Кластер проблемы объективности И.: проблема ценностей в историческом исследовании, проблема исторических понятий, проблема конструктивного характера познавательных средств историка, проблема исторической памяти.

        Проблема эпистемологического статуса И. встает в связи с возникающей на рубеже 19 и 20 вв. необходимостью легитимизации научности социо-гуманитарных дисциплин, парадигмальным примером которых выступает И. Историческое сознание, тематизированное Дж. Вико, немецким романтизмом, но прежде всего И.Г. Гердером и Г. В. Ф. Гегелем, сознание, принципами которого являются признание инакости прошлого и требование познавать прошлое в его собственных категориях, стало основой исторического метода, воспринятого становящимися «науками о духе» как единственно релевантного познанию человека. Взаимоотношения И. и других социальных и гуманитарных наук заново и по-новому проблематизируются в середине 20 в. в связи с транспортированием в И. концептуальных метафор и методологических моделей из социологии, антропологии, экономики и проч. Те же самые объяснительные модели, которые И. заимствует, науки-доноры верифицируют на историческом материале, что создает ситуацию порочного круга в оценке релевантности теоретических схем. Другая проблема связана с контроверзой «И. — истина»: И. подрывает притязания любой науки на абсолютную истину, историзируя, т.е. релятивизируя, их.

        Дискуссии о логике исторического познания были заданы концептуальными рамками противостояния натурализма (редукционизма) и антинатурализма (антиредукционизма). Натурализм (позитивизм в трех версиях, натурализованная эпистемология У Куайна) настаивает на существовании единой логики научного познания и считает, что естественные науки представляют образец научности. Антинатурализм (философская герменевтика, баденское неокантианство, нарративизм) отстаивает идею особой когнитивной операции, делающей прошлое интеллигибельным. Соответственно, это процедуры либо понимания (В. Дильтей), либо описания ( Г. Риккерт), либо повествования (Л. Минк, П. Рикёр). Когнитивный интерес И. к специфическому в сочетании с ее притязаниями на реконструкцию целостной картины (фрагментов) прошлого, делает контроверзу «единичное—всеобщее» центральной для эпистемологии И. Проблема исторических универсалий, вокруг которой ведутся баталии номиналистов (методологический индивидуализм) и эссенциалистов (методологический коллективизм), структурирует размышления о субъекте исторического изменения и способах историописания. Здесь обнаруживается разрыв между событийной и структурной И, а также между каузальным и телеологическим объяснением, с одной стороны, и нарративным, с другой. Схизма нарративистов и антинарративистов порождена ложным противопоставлением процедур анализа (причиновменения) и синтеза (повествования, понимания) в историческом исследовании.

        Следует задаться вопросом о том, как понимание и каузальность дополняют друг друга (Р. Арон). Редукционисты (К. Гемпель, X. Уайт) пытаются применить дедуктивно-номологическую модель объяснения («объяснение через охватывающие законы») или ее смягченную — каузальную — версию к И., в то время как антиредукционисты ( У. Дрей, Р. Коллингвуд) обосновывают релевантность телеологического объяснения И. Делались попытки соединения этих двух типов объяснения (напр., квазителеологическая модель Г. фон Вригта). Критика применимости дедуктивно-номологической модели объяснения к И. исходит из проблематичности статуса исторических законов: они часто представляют собой тривиальности обыденной психологии и не обладают свойствами универсальности, инвариантности и симметрии, т.е. являются всего лишь тенденциями, что связано с особой природой исторической причинности. Проблема законов в И. тесно связна с проблемой теории в И. и является принципиальной для понимания природы этой науки. Если научная теория трактуется как эссенциальный уровень познания, то философия И. как крупномасштабная теория исторического процесса, формулирующая его законы, тоже может претендовать на эту роль. Но, из-за отсутствия методологических средств обеспечения связи между теоретическим абстракциями философии И. и эмпирической конкретикой, философия И. не воспринимается в качестве необходимой составляющей исторического знания ни работающими историками, ни сциентистски ориентированными представителями философии И. (напр., А. Данто). Номиналисты критикуют философию И. как форму трансцендентальной иллюзии. И. как целостность — всего лишь регулятивный принцип, а не реальность. В этом же русле осуществлялась критика историцизма со стороны К. Поппера как доктрины, постулирующей единство исторического процесса, его детерминированность и прогрессивный характер. Современная философия науки смягчает критериальные требования к «хорошей» науке вплоть до возможности считать теорией любые формы систематизации познавательного материала. В таком случае уже историческое повествование будет достаточным для приписывания И. объяснительной силы (позиция нарративизма). Такой подход способствует сохранению ситуации фрагментированности исторических исследований.

        Вопрос о том, можем ли мы объективно познать прошлое, содержит двусмысленность, связанную с понятием объективности. Историческая объективность отличается от естественнонаучной и соответствует когнитивной практике И., в которой неразрывно связаны факты и ценности. Проблема объективности исторического познания раскрывается в 3-х ракурсах. Во-первых, через вопрос о том, как возможна истина в И., если сам познающий историчен. Не обрекает ли перспективность нашего видения И. на неизбежный релятивизм (Г. -Г. Гадамер) ? Существует ли прогресс исторического познания? Выбор вопросника и отбор фактов детерминирован как личным опытом и интересом историка, так и социальным запросом эпохи. Но это не означает множественность карт прошлого, скорее — множественность маршрутов познавательного движения по карте И. Во-вторых, может ли историк освободиться от искажающей пристрастности? Софистицированные методы критики источников позволяют устранить присутствующие в них контаминации. Но в ходе построения целостной интерпретации искажения может вносить и сам познающий. Идеологическая ангажированность историка ведет не только к заблуждениям, но и к фальсификации И. Средством, но не панацеей, против этого служит критическая рефлексия исследователя и кодекс профессиональной чести историка. В-третьих, в споре конструктивистов и реалистов проблема объективности предстает в форме вопроса: является ли историческое знание конструкцией или реконструкцией? В такой форме проблема объективности И. была остро поставлена в философском постмодернизме, предложившем лингвистическую абсолютизацию кантовской идеи конструктивной природы познавательных средств. Если И — это всего лишь особый способ создания литературного «эффекта реальности» (Р. Барт, X. Уайт), то не существует различия между историческим романом и исторической монографией. Если исторический факт это лингвистичский конструкт, то не существует инстанции обоснования истинности исторического объяснения. Историческая реальность теряет статус объективности и совпадает с содержанием источника, равно как и с содержанием работы историка, она множится и становится интертексуальностью — дискурсом. Реалисты, признавая формирующую природу исторических концептов, настаивают на способности И. говорить

        правду о прошлом, но лишь частичную, а не полную и окончательную (А. Про, Дж. Тош, Р.Дж. Элтон).

        О.В. Вышегородцева

        Лит.: Рикер П. Время и рассказ. М.-СПб., 1998; Арон Р. Избранное. Введение в философию истории. М., 2000; Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001; Данто А. Аналитическая философия истории. М, 2002; Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе 19 века. Екатеринбург, 2002; Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М., 2003; Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003; Carr E. N. What is history? L., 1987; Mandelbaum M. The anatomy of historical Knowledge. Baltimore, 1977.