СОЦИАЛЬНАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ (англ. social epistemology, нем. soziale Erkenntnistheorie) — одна из современных областей исследования на стыке философии, истории и социологии науки, науковедения. Последние 30 лет она активно развивается, продуцирует новые подходы и порождает дискуссии.
Сторонники классической эпистемологии полагали, что существуют три источника знания. Это, во-первых, объект, находящийся в фокусе познавательного интереса; во-вторых, сам субъект с присущими ему познавательными способностям; в-третьих, социальные условия познания. При этом позитивное содержание знания усматривалось в основном в объекте; субъект является источником помех и иллюзий, но при этом обеспечивает творчески-конструктивный характер познания; социальные же условия целиком ответственны за предрассудки и заблуждения. Ряд современных эпистемологов заняли существенно иную позицию. Они утверждают, что все три источника знания на самом деле сводимы к одному — к социальным условиям познания. И субъект, и объект являются социальными конструкциями; познается только то, что представляет собой часть человеческого мира, и так, как это диктуют социальные нормы и правила. Таким образом, и содержание и форма знания социальны от начала и до конца — такова точка зрения некоторых (но не всех) сторонников С. э.
Состояние вопроса. В рамках С. э. можно выделить три основных направления, связанных соответственно с именами их представителей: Д. Блура (Эдинбург), С. Фуллера (Уорвик) и Э. Голдмана (Аризона). Каждое из них по-своему позиционируется по отношению к классической эпистемологии и философии вообще. Так, Блур в духе «натуралистического тренда» придает статус «подлинной теории познания» когнитивной социологии (см.: Bloor D. Science and Social Imagery. L., 1976), призванной заменить собой философский анализ знания. Голдман признает значение многих научных дисциплин для теории познания, но подчеркивает, что она должна быть не просто их эмпирическим объединением (см.: Goldman A. Foundations of Social Epistemics // Synthese. V. 73. № 1.1987). Эпистемологии следует сохранять свое отличие от «позитивных наук»; не только описание познавательного процесса, но и его нормативная оценка в отношении истинности и обоснованности составляет сущность его «социальной эпистемики» как варианта аналитической теории познания. Фуллер занимает промежуточную позицию и идет по пути синтезирования философии К. Поппера, Ю. Хабермаса и М. Фуко (см.: Fuller S. Social Epistemology. Bloomington, 1988). Он рассматривает С. э. не просто как одну из версий современной теории познания, но как ее глобальную и интегративную перспективу, тесно связанную с тем, что называется «science and technology studies».
Среди периодических изданий, близких С. э., можно выделить журналы «Social Epistemology» (США), «Episteme» (Великобритания), «Science in Context» (Израиль — США).
Обстоятельный анализ современных итогов С. э. дает Голдман (см.: http://plato.stanford.edu/entries/epistemology-social/. Он, впрочем, не лишен тенденциозности, поскольку даже не упоминает ключевую работу своего оппонента Блура «Wittgenstein. A Social Theory of Knowledge» L., 1983). Вначале он формулирует ее рабочее определение как «исследования социальных измерений знания или информации». Однако он сразу же указывает на существенно разные мнения о том, что охватывает собой термин «знание», какова сфера «социального» и какого рода должно быть социально-эпистемологическое исследование и его цель. Согласно некоторым авторам, позицию которых выражает сам Голдман, С. э. должна сохранить основную установку классической эпистемологии, учитывая, впрочем, то, что последняя была слишком индивидуалистичной. Согласно др. авторам, наиболее известным из которых является Блур, С. э. должна быть более радикальным отходом от классической и при этом вообще сменить ее на посту данной дисциплины.
Классический подход может быть реализован, по крайней мере, в двух формах. Первый из них делает акцент на традиционной эпистемической цели получения истинных убеждений. Он связан с исследованием социальных практик с точки зрения их влияния на истинностные значения убеждений субъектов. Второй, более слабый классический подход фокусируется на эпистемической цели получения обоснованных, или рациональных, убеждений. Применительно к сфере социального он концентрируется, напр., на том, в каких случаях познающий субъект имеет основания или оправдания для принятия утверждений или мнений др. субъектов.
Сторонники неклассического подхода, напротив, почти не используют понятия типа истины или обоснования. Обращаясь к социальным измерениям знания, они рассматривают знание как то, во что просто верится, а также исследуют то, каким образом убеждения институциализованы в том или ином сообществе, культуре или контексте. Таким образом, они стремятся идентифицировать социальные силы и влияния, ответственные за производство знания.
Теоретическое значение С. э. определяется центральной ролью общества в процессе формирования знания, а также и тем, что главная движущая сила современного общества — это информация, или знание. Отсюда вытекает и практическая важность С. э.: она связана с ее возможной ролью в перестройке социальных институтов, ориентированных на хранение, переработку и производство информации.
Краткий экскурс в историю С. э. важен для понимания того, что она вовсе не возникла на пустом месте и, более того, представляет собой синтез нескольких философских и специально-научных концепций. Имеется общее согласие по поводу того, что в своих истоках она восходит к К. Марксу и его анализу идеологии как ложного сознания. Мы могли бы существенно дополнить эту квалификацию, указав на целый ряд идей и подходов Маркса, без которых трудно представить себе современный социальный анализ знания. Это его критика товарного фетишизма, идея духовного и практически-духовного производства, практической природы познания. Однако в центре его взглядов находится принципиальная мысль о том, что сфера духа не парит в воздухе, но опирается на почву социально-культурной деятельности и коммуникации людей определенной исторической эпохи. Нем. социальные мыслители, прежде всего К. Мангейм, М. Вебер, Ю. Хабермас, восприняли идеи Маркса всерьез и развивали их, уточняя понятие идеологии, связи познания и интересов, взаимодействия науки, культуры, техники и производства. Др. источником С. э. стали дискуссии внутри постпозитивистской философии науки, и прежде всего — идеи «исторической школы». Далее, методологические подходы в лингвистике и социальной антропологии (контекстуализм, дискурс-анализ), психологии (гештальтизм, теория деятельности), а также междисциплинарные методы типа case studies оказались третьим источников С. э. И, наконец, надо учесть, что как направление она развивалась в рамках аналитической философии, и потому идеи Л. Витгенштейна и его последователей сформировали ее концептуальные рамки.
Первое упоминание термина «С. э.» состоялось еще до того, как его применили ведущие представители этого направления. В то время как Блур использует термин «social theory of knowledge», а Голдман — «social epistemics», Фуллер обозначает свою концепцию как «social epistemology». Д. Шера, неизвестный философам теоретик библиотечного дела, использовала данный термин для обозначения предмета своего исследования: «Социальная эпистемология исследует то, как знание существует в обществе... В фокусе этой дисциплины должны находиться производство, развитие, накопление и потребление всех форм мышления в контексте общения и всех областей совокупного социального производства» (Shera J. Sociological Foundations of Librarianship. N.Y., 1970. P. 86). В это самое время методы С. э. только начинали практиковаться в социологии и истории науки. Речь идет об Эдинбургской школе социологии научного знания (Б. Варне, Д. Блур), антропологии науки (И. Элкана, К. Кнорр-Цетина), дискурс-анализе (М. Малкей, Б. Латур, С. Вулгар), в феминистской эпистемологии (Дж. Курани), о таких исследователях, как Т. Кун, М. Фуко, П. Форман, С. Шейпин.
В России С. э. долгое время существовала без использования этого самоназвания. Однако в работах Л.С. Косаревой, Л.А. Марковой, Л.А. Микешиной, Н.М. Смирновой, З. А. Сокулер, В. Г. Федотовой, В. А. Лекторского, М.К. Петрова, B.C. Стёпина, В.П. Филатова и др. (среди них и автор этих строк) практиковались близкие ей подходы (подробнее об этом см.: Kasavin I. In the former Soviet Union. Studies in Social Epistemology // Social Epistemology. 1993. № 2). В России первой публикацией, в названии которой фигурирует термин «С. э.», является перевод статьи Р. Харре «Социальная эпистемология: передача знания посредством речи» (Вопросы философии. 1992. № 9). Надо надеяться, что развитию С. э. в России будет способствовать создание одноименного сектора в Институте философии РАН в июне 2005 г.
О предмете С. э. При всей очевидности центрального вопроса — что такое социальность? — он редко ставится явным образом и столь же редко целенаправленно решается в зарубежных трудах по С. э. Ответ на него, видимо, признается очевидным и, по сути, выходящим за сферу предмета этой дисциплины. Как правило, дается весьма банальное определение социальности как интересов, политических сил, сферы нерационального, интеракций, групп и сообществ. Получается, что С. э. просто заимствует элемент предметной области из социологии, культурологии, истории и социальной психологии, что вполне укладывается в натуралистическую направленность ряда течений современной философии. Однако собственно философское мышление, как правило, предполагает иную позицию. Напр., когда речь идет о предмете философии как анализе соотношения человека и мира, места человека в мире, философия не может ограничиваться заимствованием представлений о человеке из биологии и психологии и представлений о мире из космологии. Философия дает самостоятельные определения человека и мира, исходя как раз из их соотносительности и строя специфическое понятие «мир человека». Поэтому одна из главных задач С. э. сегодня — понять, о какой социальности идет речь в контексте философского анализа знания.
Уточнить общее понимание предмета С. э. — отношение знания к социальности и отношение социальности к знанию — позволяет, как мы полагаем, нижеследующая типология социальности.
Первый тип социальности представляет собой пронизанность знания формами деятельности и общения, способность выражать их специфическим образом, путем усвоения и отображения их структуры. Это «внутренняя социальность» познания, свойство, которое присуще когнитивной активности человека, даже если он выключен из всех наличных социальных связей (Робинзон Крузо). Способность субъекта мыслить, обобщая свои практические акты и подвергая рефлексии процедуры самого мышления, есть заложенный в человека образованием и опытом социокультурый продукт. Одновременно субъект продуцирует идеальные схемы и проводит мысленные эксперименты, создавая условия возможности деятельности и общения.
Второй тип социальности — «внешняя социальность» — выступает как зависимость пространственно-временных характеристик знания от состояния общественных систем (скорость, широта, глубина, открытость, скрытость). Социальные системы также формируют требования к знанию и критерии его приемлемости. Познающий субъект использует образы и аналогии, почерпнутые в современном ему обществе. Естественнонаучный атомизм инспирировался индивидуалистической идеологией и моралью. В рамках механистической парадигмы сам Бог получал интерпретацию «верховного часовщика». Методология эмпиризма и экспериментализма обязана путешествиям и приключениям в контексте великих географических открытий. Все это — знаки отнесенности знания к эпохе Нового времени.
Третий тип социальности представлен «открытой социальностью». Она выражает включенность знания в культурную динамику, или то обстоятельство, что совокупная сфера культуры является основным когнитивным ресурсом человека. Способность человека снять с библиотечной полки произвольно выбранную книгу и впасть в зависимость от прочитанных мыслей есть признак его принадлежности к культуре. Таков, по мысли И. Бродского, «поэт, то есть — человек, легко впадающий в зависимость от порядка чужих слов, чужих размеров» (Бродский И. Примечание к комментарию // Бродский И. Сочинения. Екатеринбург, 2003. С. 776), человек, всегда готовый «поклониться тени» (см.: Бродский И. Поклониться тени // Бродский И. Сочинения. Екатеринбург, 2003). «Подлинный поэт не бежит влияний и преемственности, но зачастую лелеет их и всячески подчеркивает. Нет ничего физически (физиологически даже) более отрадного, чем повторять про себя или вслух чьи-либо строки. Боязнь влияния, боязнь зависимости — это боязнь — и болезнь дикаря, но не культуры, которая вся — преемственность, вся — эхо» (Там же. С. 768). Культура — источник творчества, творчество есть открытость знания культуре, творить можно лишь стоя на плечах титанов. То же обстоятельство, что знание существует во множестве различных культурных форм и типов, есть еще одно проявление открытой социальности.
Конкретное исследование типов социальности предполагает вовлечение в эпистемологический оборот результатов и методов социально-гуманитарных наук. Отсюда существенность междисциплинарной ориентации С. э.
Методы С. э. Восприятие идей, результатов и методов наук о познании в процессе философского анализа познавательного процесса стало возможным уже благодаря позитивистской и сциентистской идеологии. Согласно последней, перенос понятий и методов должен происходить из более развитых в менее развитые науки, как это и имело место в истории. More geometricum, логицизм, физикализм, глобальный эволюционизм — из этого ряда явлений, относящихся к междициплинарности классического типа. Понятая как взаимодействия наук и дисциплин, подвижности дисциплинарных границ в познании в целом, она ограничена классическим естествознанием 17—19 вв.
С возникновением ряда гуманитарных наук и формированием новой роли философии в диалоге с науками междисциплинарность приобретает неклассические черты. Она проявляется не только в форме идейных и методологических заимствований из др. наук, но и как методологическая рефлексия, проблематизирующая и предмет, и метод, и конкретные темы, выходящие за границы одной дисциплины. При этом философский анализ познания начинает не просто усваивать представления, заимствованные из иных научных дисциплин, а включается в методологические дискуссии по поводу понятий и проблем, значимых для эпистемологии.
Поэтому и современное состояние С. э. в целом характеризуется методологическими контроверзами. Среди них спор по поводу натурализма в эпистемологии и возможности философской эпистемологии вообще. Далее, немало копий сломано в обсуждении возможности чисто дескриптивной эпистемологии и неустранимости нормативизма. С этим связана проблема объективности и релятивизма: является ли социокультурная относительность знания основанием для отказа от понятия истины? И, наконец, для С. э. важен вопрос о том, имеют ли когнитивные науки в узком смысле (когнитивная психология прежде всего) отношение к социальному анализу знания и где границы междисциплинарного взаимодействия.
В ряду конкретных методик С. э. ведущее место занимают заимствования из социально-гуманитарных наук. Из истории и социологии науки перенимается практика case studies and «field» studies лабораторий. Теория риторики применяется как подход к анализу научного дискурса (см.: McCloskey D. The Rhetoric of Economics. Madison, 1985; Philosophy, Rhetoric, and the End of Knowledge. Madison, 1993). Еще один аналитический метод, используемый в С. э., — это теория вероятности. Напр., она может использоваться для предписывания рациональных изменений в степени убежденности познавательного субъекта, в оценке степени доверия к др. субъектам и их степени убежденности (см.: Lehrer К., Wagner С. Rational Consensus in Science and Society. Dordrecht, 1981). Для социальной эпистемологии могут быть полезны также некоторые методы экономического анализа, теория игр (см., напр., анализ дилеммы заключенных: Blinov A. Knowledge and Social Suboptimality // Knowledge and Society. Papers of the international symposium. Moscow, 2005). В качестве наиболее типичного метода С. э. выступают case-studies, или ситуационные исследования. Основные понятия, используемые в рамках этого метода, — это идея «полного описания» Г. Райла, тезис онтологической относительности У Куайна, гештальт-психологическое дополнение, метод «grid and group analysis» антрополога М. Дуглас, методика «плотного описания» культуролога К. Гирца, «прикладная социология» А. Шюца. В целом, идея ситуационных исследований состоит в наиболее полном и теоретически ненагруженном описании конкретного познавательного эпизода, с тем чтобы продемонстрировать («показать» — в терминологии Л. Витгенштейна) социальность познания. Задача в том, чтобы показать, как социальные факторы определяют принципиальные решения познающего субъекта (формирование, выдвижение, обоснование, выбор идеи или концепции). Крайние версии С. э. выказывают исключительную приверженность методу «case-studies» и стремление редуцировать к нему всю эпистемологическую методологию. Тем самым они выступают как выбор в пользу натурализма, дескриптивизма и релятивизма.
С. э. как прикладная эпистемология? Голдман подчеркивает прикладные возможности С. э. Прикладное исследование можно определить в общем виде как использование методологических средств некоторой дисциплины для решения задач, выходящих за сферу ее предметной области. Исходя из относительного различия теоретических задач (внутреннее потребление смыслов) и практических задач (внешнее потребление смыслов) можно выделить теоретическое и практическое прикладное исследование. Примером теоретического прикладного исследования в С. э. является историческое case study. Практическое прикладное исследование в С. э. может представлять собой исследование разного рода социальных практик с точки зрения хранения, распределения, обмена, производства и использования знаний. В современном информационном обществе, или «обществе знаний», эта область практически безгранична. Здесь — поиск истины, способы аргументации и основания для принятия решения в области права; хранение, распределение и потребления знаний с помощью книг, библиотек, компьютера, Интернета; оперирование со знанием и сознанием во всех сферах журналистики, системах образования, в политических, церковных и иных социальных институтах.
В идеале можно допустить, что использование практического прикладного исследования для решения широкого круга социально-политических задач в рамках С. э. отличается от PR-технологий отсутствием политической ангажированности. Практические рекомендации вытекают из теоретического анализа ситуации в целостном контексте и ориентированы на оптимизацию познавательных процедур, а не на достижение политических целей. Одновременно практические прикладные исследования дают материал для социально-эпистемологических обобщений. Едва ли существует какая-либо иная эпистемология, столь органично нацеленная на прикладные результаты.
Перспективы С. э. Некоторые представители С. э. считают понятия рациональности, истины, нормативности вообще чуждыми социально-эпистемологическому подходу. Это путь к минимизации философии в эпистемологии, к превращению последней в отрасль социологии или психологии. Но даже при этом трудно полностью отказаться от некоторых основных норм рационального дискурса, которые ограничивают свободу вседозволенности в теоретическом сознании. Они составляют основу той версии С. э., которую разрабатывает автор этих строк и его коллеги.
Первый принципиальный тезис мы обозначаем как антропологизм: человек обладает разумом, который выделяет его из др. явлений природы, наделяя его особыми способностями и особой ответственностью. Антропологизм противостоит тотальному экологизму и биологизму, которые утверждают равенство всех биологических видов и примат природной обусловленности человека перед социокультурной.
Второй тезис — тезис рефлексивности — подчеркивает различие образа и объекта, знания и сознания, метода и деятельности и указывает на то, что нормативный подход относится только к первым членам этих дихотомий. Этот тезис противостоит крайнему дескриптивизму в стиле Витгенштейна, преувеличивающего значение ситуационных исследований и практики включенного наблюдения.
Критицизм является третьим тезисом новой С. э. Он предполагает радикальное сомнение, применение «бритвы Оккама» к результатам интерпретации, интуитивного озарения и креативного воображения. Острие критики нацелено при этом на мистический интуитивизм как на эпистемологическую практику подключения к «потоку мирового сознания». Это не означает ограничения эпистемологического анализа научным знанием. Формы вненаучного знания следует, несомненно, изучать, используя при этом объективные источники — результаты религиоведческих, этнографических, культурологических исследований.
И, наконец, следует сохранить регулятивный идеал истины как условие теоретического познания и его анализа. При этом надлежит строить типологическое определение истины, которое допускало бы операциональное использование в контексте многообразия типов знания и деятельности. Эта позиция противостоит как наивному реализму, так и релятивизму.
Истоки дискуссий и основных контроверз коренятся в принципиальном и до конца неразрешимом противоречии, свойственном всякому социально-эпистемологическому исследованию. Знание (как предмет исследования) противостоит познанию (как реальности, состоящей в производстве смыслов). Объективность исследования (эмпирическая и логическая, с использованием результатов и методов специальных наук) может быть обеспечена только при анализе знания, текста. Однако предмет исследования — лишь срез социальной реальности, содержание которой вносится в предмет извне, с помощью интерпретации, не ограниченной предметом и питаемой интуицией, «живым созерцанием», креативным мышлением, воображением. Только так постигается процесс реального познания, языковый дискурс, экзистенциальное переживание. С. э., желая схватить социокультурную и субъективно-антропологическую реальность познания как процесса и одновременно обеспечить интерсубъективную обоснованность своих выводов, вынуждена постоянно комбинировать фактуальность и логичность, с одной стороны, с интуицией и воображением, с др.
Главный недостаток концепций Блура, Фуллера и Голдмана в том, что они не выходят за пределы конфронтации классической и неклассической эпистемологии, философского и натуралистического проектов исследования познания. Однако современную эпистемологию надо строить на новых основаниях, понимая ее как снятие противоположности классического и неклассического подходов. Это будет постнеклассическая теория познания, сохраняющая роль философии, с одной стороны, и признающая важность междисциплинарного взаимодействия, с др. Решая различные исследовательские задачи, она будет постоянно переходить от дескриптивизма и эмпиризма к нормативизму и трансцендентализму и обратно.
И. Т. Касавин
С. э. — раздел современной эпистемологии, исследующий социальные аспекты производства и функционирования знания и убеждений в обществах и группах. Термин «С. э.» появился в 1970-х в работах англоязычных философов, однако по меньшей мере две традиции систематического исследования социальных аспектов знания возникли в европейской философии гораздо раньше.
Первая — нем. традиция изучения социальной детерминации познавательных процессов — восходит к теории идеологии К. Маркса. В соответствии с этой теорией, идеология есть система ложных взглядов («ложное сознание»), разделяемая одной или несколькими социальными группами или обществом в целом. Как причина укорененности ложных убеждений в умах людей, так и причина ложности этих убеждений кроется, по Марксу, в социальной ситуации и в материальных и политических интересах носителей этих убеждений. К. Мангейм, отталкиваясь от теории Маркса, сделал попытку (только отчасти успешную) трансформировать ее в такой теоретический продукт, который в полной мере соответствовал бы стандартам современной Мангейму социологии. Самый спорный пункт Мангеймовой теории — тезис о способности интеллигенции освободить содержащиеся в идеологиях моменты социального знания от уз политических интересов и интегрировать их в единый массив «реляционного» (т.е. не абсолютизированного), но свободного от скептического релятивизма знания об обществе. Инициирование трудами Мангейма новой дисциплины — названной им «социология знания» — дало мощный импульс дальнейшим исследованиям в этой области. Важные вехи дальнейшего развития нем. традиции — критическая теория Франкфуртской школы и теория идеальной речевой ситуации Ю. Хабермаса.
Вторая традиция — британская; она исследует знания как мнения, т.е. данный со слов др. людей (testimony), особый, эпистемически подозрительный рода знания. Эта традиция восходит, по меньшей мере, к трудам Дж. Локка. Проблема, с которой столкнулся в лице Локка брит, эмпиризм, состоит в том, что эмпиристские принципы надежного познания сугубо эгоцентричны: индивидуальный перцептуальный опыт и совершаемые (индивидом же) на его основе логические выводы суть два эпистемически законных элемента когнитивной робинзонады эмпиристского субъекта познания. Между тем несомненно, что львиная доля информации, которой овладевает типичный член сколько-нибудь развитого человеческого общества, имеет своим источником не его собственные органы чувств, а «слова др. людей», как-то: учебники, книги вообще, свидетельские показания и т.д. Сводимо ли это знание к эмпиристскому перцептуально-логическому идеалу? Три основных вида ответов на этот вопрос в брит, философии 17—18 столетий таковы: 1. Локк: Несводимо, и поэтому не может быть признано подлинным знанием. 2. Д. Юм: Сводимо в тех случаях, когда из корпуса наблюдений за поведением данного человека можно сделать индуктивный вывод, что на его слова можно полагаться, — и только в таких случаях знание со слов др. людей может быть признано подлинным знанием. 3. Т. Рид: Вопрос о сводимости вообще неправомерен, ибо знание со слов др. людей имеет столь же фундаментальный эпистемический статус, как и знание, полученное на эмпиристской перцептуально-логической основе.
Кроме того, в 20 столетии, в период до оформления С. э. в качестве самостоятельной философской дисциплины, Т. Кун в США и М. Фуко во Франции развивали в своих исследованиях темы, типичные для будущего тематического репертуара С. э. Кун в своей «Структуре научных революций» делал упор на историческую — а значит, на социальную — укорененность научных парадигм. Фуко настаивал на существенной привязанности знания к системам социального контроля. Оформившись в 1970-х в самостоятельную дисциплину, С. э. инкорпорировала все упомянутые выше тематические области, добавив к ним, по меньшей мере, две следующие: социальная организация когнитивного труда; природа коллективного знания. Важная черта современного состояния дел в С. э. — противостояние двух подходов: консервативного («веритистского», используя термин А. Голдмана)ирадикального(социально-конструктивистского). Первый исходит из классических допущений о центральности для эпистемологии понятий истины, эпистемического обоснования убеждений, эпистемической рациональности. Второй делает упор на социальной детерминации и социально-исторической релятивности убеждений любого вида, считая такую детерминацию и релятивность несовместимыми с «абсолютизированным и», вырванными из социально-исторически-культурного контекста понятиями истины и рациональности.
Репрезентативные образцы консервативного подхода — С. э. А. Голдмана (так называемая «эпистемика») и С. э. науки Ф. Китчера. Голдманова эпистемика содержит: 1) развернутую систему аргументации против постмодернистского наступления на понятия истины и эпистемической рациональности; 2) собственно теоретическую составляющую, занятую, в основном, обоснованием эпистемики как теоретико-прикладной дисциплины, ставящей своей целью оценивание разнообразных социальных интеллектуальных практик с точки зрения их влияния на приобретение людьми убеждений истинных (т.е. знание) или ложных (т.е. заблуждения); 3) прикладную составляющую, содержащую оценочные анализы конкретных социальных интеллектуальных практик — как социально-универсальных по характеру (знание со слов др. людей; аргументация как социально-эпистемический институт; технология и экономика коммуникации в информационных и до-информационных обществах; др. социальные институты, влияющие на распространение идей в обществе), так и интеллектуальных практик в локализованных социальных областях — таких как наука, право, политика (в особенности, институты демократии), образование. С. э. науки Китчера делает упор на исследованиии способов получения объективного знания о мире учеными, взаимодействующими друг с другом в конкретном социальном контексте. Основная цель Китчерова теоретизирования состоит в том, чтобы показать, как вопросы С. э. (напр., проблемы оптимальной организации когнитивного труда, роль репутации в науке и т.д.) могут толковаться в терминах оптимальных научных стратегий. Социальный конструктивистский, или «радикальный», подход в С. э. — Д. Блур, Б. Варне, Б. Латур, С. Булгар, Г. Коллинз, К. Кнорр-Цетина — в вопросе о научном знании занимает антиреалистскую позицию: научное знание сконструировано учеными, а не детерминировано действительностью (отметим некоторое сходство с идеализмом Дж. Беркли). Ссылаясь на результаты целого ряда конкретных историко-научных анализов (в первую очередь, на «Структуру научных революций» Куна), социальные конструктивисты выводят из них следующие обобщения: формирование убеждений в науке столь же подвержено социальным влияниям, как и формирование убеждений во всех прочих областях социальной жизни. То, какие взгляды считаются в данном научном сообществе истинными, а какие ложными, определяется, прежде всего, социальными интересами и социальной структурой данного научного сообщества, а не тем, как эти взгляды соотносятся с действительным миром. Результаты научных споров зависят, как правило, не от наличных эмпирических данных, а от целого комплекса социальных факторов.
Типичный аргумент, выдвигаемый «консерваторами» против «радикалов», состоит в указании на проблему самореферентности: если 1) «радикалы» правы и 2) их выводы научны, то их правота должна быть приложима и к их собственным выводам, а это — по мысли «консерваторов» — лишает эти выводы эпистемической значимости.
АЛ. Блинов
Лит.: Anderson E. Feminist Epistemology: An Interpretation and a Defense // Hypatia 10 (3), 1995; Barnes В., Bloor D. Relativism, Rationalism, and the Sociology of Knowledge // Rationality and Relativism. Hollis M. and Lukes S. (Eds.) Cambridge, 1982; Bloor D., Barnes В., Henry J. Scientific Knowledge: A Sociological Analysis. Chicago, 1996; Coady С A. J. Testimony. Oxford, 1992; Fuller S. Social Epistemology. Bloomington, 1988;.Его же. Philosophy, Rhetoric, and the End of Knowledge. Madison, 1993; Goldman A. Epistemology and Cognition. Cambridge, Mass., 1986; Его же. Foundations of Social Epistemics // Synthese. V. 73. 1987; Его же. Knowledge in a Social World. Oxford, 1999; Kasavin I. In the former Soviet Union. Studies in social epistemology // Social Epistemology. 1993. № 2; Kassavine I. Soziale Erkenntnistheorie. Migrationsmetaphern, Wissenstypen, Textepochen. Nichtklassische Ansatze. Hildesheim, 2003; Kitcher P. The Division o f Cognitive Labor // The Journal of Philosophy. V. 87. 1990; Kukla A. Social Construction and the Philosophy of Science. L., 2000; Latour B. Science in Action. Cambridge, Mass., 1987; Longino H. Science as Social Knowledge. Princeton, 1990; Latour В., Woolgar S. Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts. Princeton, 1979; Mackenzie D. Statistics in Britain: 1865—1930; The Social Construction of Scientific Knowledge. Edinburgh, 1981; Schmitt F. Socializing Epistemology: An Introduction through two Sample Issues // Socializing Epistemology. Schmitt F. (ed.) Lanham, 1994; Shera J. Sociological Foundations of Librarianship. N.Y., 1970.
Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон+», РООИ «Реабилитация». И.Т. Касавин. 2009.