Akademik

        (от греч. — смещение, перемещение, исступление, восторг), термин др.-греч. философии, одно из осн. понятий неоплатонизма. В своём первонач. значении слово Э. означало, в частности, переход от нормального состояния к ненормальному (как в телесном плане —напр., «вывих», так и в душевном — «исступление», «помешательство» и т. п.). В значении «перехода» слово Э. употребляется, напр., у Аристотеля: «всякое движение есть Э. движущегося» («О душе» 406 b 13). Плотин употребляет слово Э. при описании сверхумного созерцания, когда душа, отбросив всё чувственное и интеллектуальное, возвышается над сферой бытия-ума (нуса) и в некоем восторге и воодушевлении непосредственно соприкасается со сверхбытийным единым («Эннеады»У1 9, 11, 23). Э. предполагает предварит, очищение души (катарсис), прошедшей все этапы добро дет. жизни и возвысившейся над «хороводом добродетелей» (VI 9, 11, 17). Плотиновское понимание Э. было воспринято последующими неоплатониками (Порфирий, Прокл), а также патристикой (ПсевдоДионисий Ареопагит, Августин).

(от греч. ekstasis – быть вне себя)

исступление, восторг; высшая, близкая к умопомешательству степень упоения, при которой появляются слуховые и зрительные галлюцинации. Греч, метафизики верили, что во время экстаза собственно Я человека покидает его тело и в него входят Бог или Муза, которые говорят его устами (см. Энтузиазм). Во время экстаза, по утверждению Плотина, восточных и христ. мистиков (напр., Бернара Клервоского), совершается слияние души и Бога, возвышение духа, ведущее к живому познанию Бога (cognito Dei experimentales), а не к туманному чувству единения с мироосновой, о котором гово•рит пантеистическая мистика. Понятие экстаза (в виде «экстазиса») было вновь подхвачено экзистенциалистской философией и истолковано как «пребывание в ничто», или – вследствие смешения смыслового содержания понятий «экстази» и «экзистенция» – как «пребывание вовне».

    ЭКСТАЗ (от греч. έκστασις — смещение, перемещение, исcтупление, восторг) — термин древнегреческой философии, заимствованный из области религиозных мистерий; выход человека из рамок вещественно-психической данности. Различались гнетущий, болезненный экстаз (“гибрис”, страсть, опьянение) и “облегчающий” экстаз (в котором человек приобщается к трансцендентной “истине” бытия).

    Плотин употребляет слово “экстаз” при описании сверхумного созерцания, когда душа, отбросив все чувственное и интеллектуальное, возвышается над сферой бытия-ума (нуса) и в некоем восторге и воодушевлении непосредственно соприкасается со сверхбытийным единым (“Эннеады” IV 9,11,23). Экстаз предполагает предварительное очищение души (катарсис), прошедшей все этапы добродетельной жизни и возвысившейся над “хороводом добродетелей” (VI 9,11,17). Плотиновское понимание экстаза было воспринято последующими неоплатониками (Порфирий, Прокл), а также патристикой (Псевдо-Дионисий Ареопагит, Августин). Однако для ортодоксальной христианской мистики “обожение” верующего в миг экстаза остается лишь виртуальным (“энергийным”); идея сущностного единения с богом обычно решительно отвергалась (ср. осуждение катаров и богомилов, Иоанна Скота Эриугены, Экхарта).

    В Новое время понятие экстаза постепенно утрачивает религиозный смысл. Романтики понимают экстаз как поэтический восторг, Ницше связывает его со стихийным, оргиастическииррациональным началом в человеческой душе и культуре (см. Аполлоническое и дионисийское). Наконец, в экзистенциализме “экзистенция” трактуется как экстаз, исступление из ложнодостоверного существования Man в напряженную безосновность, которая хотя и не обеспечивает обретения высшей истины, однако является главным условием ее достижения.

    В. В. Бибихин, Ю. А. Шичалин

    ЭКСТАЗ — доходящее до исступления состояние восхищения или восторга, если рассматривать его чисто этимологически. Хотя и можно говорить в целом об экстатических практиках и состояниях, известных с момента зарождения культуры и связанных поначалу с ритуалом, а позднее — с религиозным откровением, однако как понятие “экстаз” принадлежит уже нашему времени, ибо из способа существования — ограниченного определенными нормативными рамками (экстатические практики в качестве локальных зон самой культуры) — он переводится в разряд категории и шире — языка, на котором формулируются новейшие проблемы. Так, для современного французского мыслителя Ж Сотая экстаз становится синонимом “внутреннего”, или “вне-рассудительного”, опыта, такого, при котором самость, утрачивая объект восхищенного созерцания, постигает собственные пределы. Это растворение контуров самости, обретение “я” принципиально иного порядка приравнивается им к ситуации “незнания”. Экстаз связывается Батаем в первую очередь с эротическим желанием, которое, понимаемое как преодоление отдельным человеком своей “прерывности”, или оторванности от других, в конечном итоге неотделимо от смерти. Возвращаясь к самим основам функционирования культуры, философ показывает, что она держится не только системой запретов, но и, казалось бы, совершенно посторонней им “трансгрессией”, которая на деле лишь завершает их.

    В интерпретации С. Эйзенштейна экстаз превращается в эстетический принцип построения кинокартины. Исследуя проявления пафоса как своеобразной композиционной структуры в различных видах искусств (живопись, литература, кинематограф и др.), а также мистические техники Игнатия Лойолы, Эйзенштейн фиксирует свое внимание на безобразном состоянии сознания, когда, свободное от каких-либо понятий, образов и представлений, оно погружено в сферу “чистого” аффекта. Этому состоянию сознания и должен соответствовать новый кинематограф, который, наподобие офортов позднего Пиранези, покадрово и в целом складывается из столкновений пространств “разной качественной интенсивности и глубины”. Фактически речь идет о том, чтобы полностью завладеть зрительским вниманием, в основе чего лежит формализованная схема “эк-стазиса”. Добиваясь подобного выхода зрителя из себя, иначе говоря “из состояния”, Эйзенштейн стремится захватить образующуюся “пустоту”, атакуя ее серией нарастающих по интенсивности кинообразов. Следовательно, экстаз оказывается и своеобразным проектом формирования самой зрительской аудитории, готовой к восприятию по-новому отснятых фильмов. Для Эйзенштейна как режиссера теория пафоса накрепко соединена с его кинематографическим экспериментом.

    Такому пониманию экстаза близок и “театр жестокости” АнтоненаАрто, пытающийся восстановить в правах “вещественный смысл” аффективности (“магические трансы”) в противовес тотальному господству в европейском театре слова.

    Лит.: Арто А. Театр и его двойник. М., 1993; Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997; Эйзенштейн С. Неравнодушная природа.— В кн.: Избр. произведения в б т., т. 3. M., 1964; Bataille G. L'Erotisme. P., 1957.

    Ε. В. Петровская