Akademik

применительно к обществу обозначает: 1) реальный процесс развития общества в целом, а также отд. стран, народов или сторон обществ. жизни; 2) науку, изучающую этот процесс во всей его конкретности и многообразии. Понятия эти не тождественны и предполагают постановку разных филос. вопросов. Для понимания И. как процесса необходимо прежде всего определить сущность историч. развития, его закономерности, соотношение различных сторон и элементов обществ. жизни, диалектику общего, особенного и единичного. Изучение же И. как науки предполагает постановку ряда гносеологич. и методологич. вопросов о специфике историч. познания, методологич. особенностях И. и ее взаимоотношениях с др. обществ. науками. Однако эти две группы проблем тесно связаны друг с другом. Историч. наука является одним из элементов самосознания человеч. общества, частью обществ. сознания. Методологич. установки историков и логика историч. исследования определяются пониманием существа историч. процесса. Поэтому развитие взглядов на И. как процесс и И. как науку – это две стороны одной и той же эволюции.

И. и философия И. до Маркса. И. является одной из древнейших обществ. наук. Она возникла первоначально как простое, нерасчлененное описание действительности, включая не только общество, но и природу (Геродот). Однако уже с Фукидида внимание историков сосредоточивается преим. на событиях политич. жизни общества, войнах, гос. переворотах и т.п. Не довольствуясь простым рассказом о происшедшем, уже антич. авторы обнаруживают критич. подход к историч. источникам (Фукидид), пытаются создать цельную картину всемирной И. (Полибий), осмыслить не только внешние, но и более глубокие, в т.ч. экономич. причины событий (Аппиан). Однако гл. предметом историч. исследования и в античности, и в средние века были отд. события человеч. истории, рассматриваемые в их хронологич. последовательности, а господствующей формой изложения материала – повествование, рассказ о событиях, поступках людей и их мотивах. Фиксируя внимание на особенном и единичном, нарративная (повествовательная) И. была чужда идее объективной историч. закономерности и самому принципу развития. В большинстве случаев она не поднималась выше описания деятельности отд. "героев" и была лишь собранием сырых, отрывочно набранных фактов. Когда ср.-век. мыслители пытались охватить целостную картину всемирной И., они в большинстве случаев апеллировали к внеисторич. божеств. провидению, к-рое якобы проявляется в И. и направляет ее (Августин, Боссюэ).

Просветители 17–18 вв. подвергли резкой критике как примитивную описательность ср.-век. хроник, так и богословский провиденциализм. Рассматривая И. общества как продолжение И. природы, они стремились открыть "естественные законы" И., освободив ее от теологич. "чудес" и "откровений". На этой основе просветители 18 в. разработали теорию прогресса, рассматривавшую историч. развитие как неуклонный подъем от низшего к высшему (Кондорсе); выдвинули идею единства историч. процесса (Гердер); заложили основы И. культуры, противополагаемой чисто политич. И. (Вольтер); обосновали мысль о влиянии на человека географич. и социальной среды (Монтескье, Руссо) и сделали первые шаги в применении сравнительно-историч. метода.

Однако просветительская философия И. не выходила за рамки филос. идеализма и оставалась абстрактной и умозрительной. Для франц. материалистов характерен прагматич. взгляд на И. – стремление вывести из прошлого непосредств. политич. или моральные "уроки" для настоящего. Но подобные попытки неизменно кончались неудачей, подкрепляя скептич. утверждение, что И. учит только тому, что ничему не научает. Как писал Энгельс, старый материализм "...судил обо всем по мотивам действий, делил исторических деятелей на честных и бесчестных и находил, что честные, как правило, оказывались в дураках, а бесчестные торжествовали. Из этого обстоятельства для него вытекал тот вывод, что изучение истории дает очень мало назидательного, а для нас вытекает тот вывод, что в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами событий, вместо того, чтобы исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 307).

Философия И. нем. классич. идеализма рассматривала обществ. развитие как внутренне необходимый, закономерный процесс. Но эту необходимость она выводила не из самой И., а привносила ее извне, из филос. мышления. Место действит. связи, к-рую следовало обнаруживать в событиях, занимала связь, измышленная философами. На И. смотрели как на постепенное осуществление каких-то отвлеченных идей, заменявших отвергнутое божественное "провидение". Эта философия И. была оторвана от эмпирич. И. и нередко (напр., у Фихте) даже подчеркивала свое к ней пренебрежение.

В качестве реакции на антиисторизм просветителей романтич. историография, особенно нем. историч. школа, выдвинула принцип спонтанности историч. развития и индивидуальности его этапов, утверждая, что каждое историч. явление нужно рассматривать как нечто специфическое и неповторимое. Но за этим "историзмом" стоял филос. иррационализм, отрицание закономерности историч. развития и стремление свести историч. познание к интуиции, а в политич. плане историч. школа ретроспективно оправдывала прогнившие феод. порядки.

Высшим этапом развития домарксовской философии И. была философия истории Гегеля, к-рый "...первый пытался показать развитие, внутреннюю связь истории..." (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 13, с. 496), хотя и в рамках филос. идеализма. Гегель высоко ценил историографию, подчеркивая, что без нее историч. процесс представляется "...лишь слепой и повторяющейся игрой произвола в различных формах. История фиксирует эту случайность, вносит в нее постоянство, придает ей форму всеобщности, и именно благодаря этому устанавливает правило для нее и против нее" (Соч., т. 8, М.–Л., 1935, с. 154). Он резко выступал против априоризма в И., доказывая, что "...лишь из рассмотрения всемирной истории должно выясниться, что ее ход был разумен..." (там же, с. 11). Гегель высказал целый ряд гениальных мыслей о диалектике историч. процесса, соотношения в нем необходимости и случайности, роли природных условий в развитии общества и др. Недаром Ленин усматривал в гегелевской философии И., в целом ряде положений, высказанных Гегелем, "...зачатки исторического материализма" (Соч., т. 38, с. 307). Однако идеалистич. система Гегеля была несовместима с конкретным историзмом. "Гегелевское понимание истории предполагает существование а б с т р а к т н о г о, или абсолютного, духа, который развивается таким образом, что человечество представляет собой лишь м а с с у, являющуюся бессознательной или сознательной носительницей этого духа. Внутри э м п и р и ч е с к о й, экзотерической истории Гегель заставляет поэтому разыгрываться с п е к у л я т и в н у ю, эзотерическую историю. История человечества превращается в историю а б с т р а к т н о г о и потому для действительного человека потустороннего духа человечества" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 2, с. 93). Свою философию истории Гегель рассматривал одновременно как теодицею, оправдание бога в И.

Материалистическое понимание И. Подлинный переворот во взглядах на И. общества произвело созданное Марксом и Энгельсом материалистич. понимание И. – исторический материализм. "История, – писал Энгельс, – это для нас всё, и она ценится нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским учением, выше даже, чем Гегелем, которому она, в конце концов, должна была служить лишь для проверки его логической конструкции" (там же, т. 1, с. 592). Устранив из философии И. всякий априоризм, марксизм считает, что люди сами творят свою И., будучи одновременно и актерами и авторами своей всемирно-историч. драмы, и "за" историч. процессом не стоят никакие трансцендентные силы в виде "божественного провидения", "всеобщего разума" и т.п. "„История“ не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения с в о и х целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" (Маркс К. и Энгельс Ф., там же, т. 2, с. 102). Поэтому законы обществ. развития могут быть выведены только на основе конкретного и тщательного изучения всей всемирной И.

В отличие от И. Земли, продолжением к-рой она является, И. человеч. общества не может отвлечься от сознат. деятельности людей, составляющей субъективную сторону историч. процесса. Но обществ. сознание каждого данного общества, его обществ. идеи и учреждения представляют собой отражение его обществ. бытия и прежде всего господствующего в этом обществе способа произ-ва. Каждое новое поколение людей, вступая в жизнь, застает определ. объективную систему обществ. -экономич. отношений, обусловленную ранее достигнутым уровнем производит. сил. Эти унаследованные отношения детерминируют характер и общие условия деятельности нового поколения. Поэтому общество ставит перед собой только такие задачи, к-рые оно может разрешить. С другой стороны, новые обществ. идеи, политич. учреждения и т.п., раз возникнув, приобретают относит. самостоятельность от породивших их материальных отношений и, стимулируя людей действовать в определ. направлении, тем самым оказывают активное воздействие на объективные условия. Раскрыв зависимость обществ. сознания от материальных, экономич. отношений, Маркс тем самым впервые указал путь к всеобъемлющему пониманию историч. процесса, позволив свести сознат. мотивы и побуждения историч. деятелей и политич. партий к выраженным в них классовым интересам, а эти последние – к породившим их экономич. условиям.

В то время как домарксовская философия И. рассуждала об отвлеченном "обществе вообще", игнорируя качеств. своеобразие этапов историч. развития, Маркс выдвинул на первый план категорию общественно-экономич. формации, т.е. "...общество, находящееся на о п р е д е л е н н о й ступени исторического развития, общество с своеобразным отличительным характером" (там же, т. 6, с. 442). Будучи качественно определ. звеном в цепи историч. развития, каждая формация представляет собой диалектич. единство специфичного для нее способа произ-ва и порождаемых им многообразных надстроечных явлений. Каждая формация имеет свои специфич. законы развития и в то же время является закономерным этапом общеисторич. процесса. Последоват. смена главных общественно-экономич. формаций – первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистич. и коммунистич. – представляет объективную закономерность и лежит в основе марксистской периодизации всемирной И.

Однако теоретич. понятие формации не исчерпывает всего многообразия историч. процесса. Маркс писал, что "... экономический базис – один и тот же со стороны главных условий – благодаря бесконечно различным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым отношениям, действующим извне историческим влияниям и т.д. – может обнаруживать в своём проявлении бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств" ("Капитал", т. 3, 1955, с. 804). Нельзя, напр., отождествлять антич. рабство и патриархальное рабство, существовавшее на Востоке. Гос. капитализм в совр. слаборазвитых странах качественно отличается от гос.-монополистич. капитализма в США. Разные историч. условия накладывают свой отпечаток на особенности строительства социализма и коммунизма в различных странах. Еще больше градаций и вариаций в развитии политич. жизни и культуры разных народов. Кроме того, понятие формации, выражающее сущность определ. этапа историч. процесса, не совпадает полностью с понятием историч. эпохи, охватывающей время преобладания данной формации. Развитие разных стран и народов всегда было неравномерным, поэтому новые, прогрессивные формации, утвердившись в одних странах, всегда какое-то время сосуществовали с другими формациями или экономич. укладами. Рабовладельч. общество в И. кит. народа сложилось в конце 2-го тысячелетия до н.э. (Чжоуское царство); по-видимому, к этому же времени относится возникновение рабовладельч. гос-в и у народов Индии. У греков (гомеровская Греция), иранцев (ахеменидская Персия) и у латинян (Рим) рабовладельч. общество складывалось позже, к 1-й пол. 1-го тысячелетия до н.э., а у многих др. народов – еще позже. Переход к феодализму произошел: в Китае – во 2–4 вв., в Греции (Византия)– в 3–5 вв., в Италии (т.н. варварские королевства) – в 4–6 вв., в Индии – в 4–6 вв., в Иране – в 5–7 вв.

Капиталистич. отношения раньше всего начали складываться у народов Китая и Италии, но затем в силу целого ряда конкретных историч. (и отчасти географич.) условий их быстро обогнали народы, у к-рых не было в прошлом развитой рабовладельч. и столь же длит. феод. формации: голландцы, англичане, французы, американцы. При этом господство капитализма в развитых странах совмещалось с сохранением феод., рабовладельч. и даже первобытно-общинных отношений в отсталых странах.

Октябрьская революция в России положила начало становлению новой, коммунистич. формации, ныне распространившейся уже на треть человечества. Однако капитализм еще продолжает существовать. "Современная эпоха, – говорится в Программе КПСС, – основное содержание которой составляет переход от капитализма к социализму, есть эпоха борьбы двух противоположных общественных систем, эпоха социалистических и национально-освободительных революций, эпоха крушения империализма, ликвидации колониальной системы, эпоха перехода на путь социализма все новых народов, торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе" (1961, с. 5). Последоват. смена пяти общественно-экономич. формаций выражает общее направление всемирно-историч. процесса. Но не каждый народ проходил все эти стадии. Во-первых, различные народности и этнич. группы возникали разновременно; одни народности, существовавшие в эпоху рабовладения, затем исчезли, другие, напротив, возникли сравнительно недавно. Было бы поэтому неумным педантизмом выискивать в И. каждого отд. народа черты всех известных формаций. Во-вторых, отд. народ может, при наличии определ. условий, миновать ту или иную формацию, хотя для всемирно-историч. процесса в целом она является необходимой. Так, слав. народы в целом не проходили рабовладельч. стадии, первобытнообщинный строй перерос у них непосредственно в феодализм. В истории США не было феод. формации. В совр. условиях, опираясь на могучую поддержку со стороны социалистических стран, народы бывших колоний могут избежать капиталистич. стадии развития, став непосредственно на путь социализма (примером может служить Монголия, к-рая пришла к социализму непосредственно от феодализма).

Одной из важнейших теоретич. проблем И. является проблема единства и множественности всемирно-историч. процесса. Она выступает, с одной стороны, как проблема всеобщности осн. законов обществ. развития, обусловливающих повторяемость определ. черт социально- экономич. строя и культуры различных обществ. стоящих на одной и той же ступени историч. развития; с другой стороны, как проблема взаимозависимости и взаимосвязи различных социальных организмов и культур. Рассматриваемый в первом плане всемирно- историч. процесс всегда был внутренне единым. Единство происхождения человечества и объективная закономерность развития производит. сил обусловливают повторяемость определ. стадий в развитии материальной и духовной культуры, форм собственности, брака и семьи, религ. представлений и т.п. В одинаковые историч. эпохи у разных народов, часто совершенно независимо друг от друга, возникают весьма сходные формы религ. верований, иск-ва, философии. Сравнительно-историч. исследование этих явлений позволяет сделать весьма интересные выводы о внутр. закономерностях развития культуры, иск-ва и др. сфер человеч. деятельности и об их связи с социальной структурой общества в целом.

Значительно сложнее обстоит дело с проблемой единства И. в пространственно-географич. отношении. Маркс писал, что "всемирная история существовала не всегда; история как всемирная история – результат" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 12, с. 736). Хотя уже между древнейшими человеч. обществами существовали определ. связи и взаимовлияния, становившиеся в ходе историч. развития все более тесными и устойчивыми, в целом всемирная И. на протяжении первобытнообщинной, рабовладельч. и феод. формаций развивалась скорее как ряд параллельных, локальных процессов, с несколькими различными центрами (китайский, индийский, египетский, греко-римский, американский и т.д.). Связи между этими центрами (миграции населения, обмен, культурные влияния) при всем своем значении (напр., т.н. великое переселение народов является фактом и азиатской, и европ. И.; буддизм существенен как для индийской, так и для кит. И.) носили все же эпизодич. характер и не были внутренне неизбежными. Эти связи часто разрушались под влиянием разных внешних причин, и сами древние общества были настолько изолированы от остального мира, что нередко, погибая, они уносили и секреты своей высокой культуры (культура майя, циклопич. постройки о-вов Океании и др.).

Только капитализм, создавший единый мировой рынок, создал вместе с тем и единую мировую И., сделав общение между народами из случайного и эпизодического необходимым и постоянным. В этом расширении междунар. связей и ликвидации нац. и региональной замкнутости и ограниченности – один из показателей историч. прогресса.

Вопреки скептицизму и пессимизму многих бурж. ученых, усматривающих в историч. процессе только простое изменение или чередование одних и тех же циклов, историч. материализм рассматривает И. как прогрессивный, поступат. процесс, а общественно-экономич. формации – как закономерные стадии этого процесса. Главным объективным критерием историч. прогресса является рост производительности труда, означающий расширение власти человека над природой и влекущий за собой совершенствование производств. отношений, социальной структуры общества и его идеологич. надстройки. Однако на протяжении всей И. классового общества прогресс осуществлялся крайне противоречиво, в антагонистич. форме. Обществ. развитие было исключительно неравномерным. Прогресс в одной области жизни часто сопровождался регрессом в других. Завоевания научно-технич. прогресса достигались за счет безжалостной эксплуатации трудящихся. Сам процесс формирования всемирной И. осуществлялся путем колониальной экспансии и порабощения громадного большинства человечества кучкой развитых бурж. наций. Стихийность обществ. развития мешала людям овладеть ими же созданными социальными силами. Эта антагонистичность историч. развития достигла своей кульминации при капитализме, к-рый создал громадные производит. силы, но запутался в собств. противоречиях. "Лишь после того как великая социальная революция овладеет достижениями буржуазной эпохи, мировым рынком и современными производительными силами и подчинит их общему контролю наиболее передовых народов, – писал Маркс, – лишь тогда человеческий прогресс перестанет уподобляться тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых" (там же, т. 9, с. 230).

Переломным пунктом всемирной И. является социалистическая революция. Ликвидировав частную собственность и классовый антагонизм, впервые преодолев стихийность обществ. развития, коммунизм ознаменовал переход от предыстории человечества к его подлинной И. "То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор, как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок из царства необходимости в царство свободы" (Энгельс Ф., там же, т. 20, с. 295). Построение коммунизма, ныне являющееся практич. задачей сов. народа, будет величайшей победой человечества за всю его многовековую И.

И. и другие общественные науки. Давая ключ к анализу историч. процесса, материалистич. понимание И. вместе с тем позволяет определить специфику И. как науки. Вопреки утверждениям бурж. критиков, марксизм отнюдь не растворяет И. в абстрактной социологии и не отрицает ее логич. и методологич. специфики. Марксизм ведет борьбу на два фронта: против абстрактного социологизма, недооценивающего специфику И. как науки и пытающегося растворить ее в социологии, и против примитивного идиографизма, отрывающего И. от теории и ограничивающего И. простым описанием единичных фактов. В отличие от историч. материализма, формулирующего законы обществ. развития в теоретич. форме, задачей И. является воспроизведение и раскрытие конкретного процесса историч. развития в разных странах и у разных народов, в разные историч. эпохи в их взаимной связи и преемственности. Такое исследование, являющееся необходимой предпосылкой социологич. обобщения, предполагает изучение не только необходимых, но и случайных связей, не только общего, но и единичного. В силу этого описание и повествование занимают в И. весьма значит. место, а в деятельности отд. ученых, вследствие существующего разделения труда, могут даже преобладать (напр., в источниковедении).

Однако науч. И. отнюдь не сводится к воспроизведению внешней хронологич. последовательности явлений. Чтобы научно воспроизвести любой процесс развития, историк должен прежде всего определить, что развивается и во что развивается. Он должен выяснить, какие элементы участвуют в этом процессе и какова роль каждого из них, детально изучить структуру объекта и ее видоизменения на разных стадиях процесса. Наконец, чтобы представить развитие именно как процесс, а не просто как ряд последоват. состояний объекта, историк должен раскрыть сами законы перехода от одного историч. состояния к другому. И., т.о., включает в себя теорию, она невозможна без теории.

Прежде всего, она заимствует целый ряд понятий и категорий у теоретич. наук. Историч. материализм вооружает историков категориями общественно-экономич. формации, способа произ-ва, базиса, надстройки, класса, нации, семьи и т.д., раскрывает общие структурные закономерности обществ. жизни, помогает разобраться в сложном переплетении объективных и субъективных моментов обществ. развития. Из политич. экономии И. заимствует теоретич. положение об экономич. законах, свойственных разным способам произ-ва. Психология помогает научно раскрыть механизм социального поведения людей в разные историч. эпохи, особенности коллективной и индивидуальной психологии, выявить необходимые для исследований по истории культуры особенности творч. процесса и т.п. Эстетика дает теоретич. критерии для оценки художеств. ценностей. Юридич. науки помогают понять механизм развития гос.-правовых институтов и т.д. Чем выше уровень развития И., тем теснее становятся ее связи с теоретич. обществ. науками, а также с естествознанием (напр., применение меченых атомов для датировки археологич. находок).

И. не только заимствует теоретич. понятия из смежных дисциплин, но и сама в процессе синтезирования историч. данных формирует сложные науч. абстракции. Таковы, напр., характеристики конкретных историч. эпох и периодов ("эпоха Возрождения") и понятия, обозначающие определ. историч. явления ("смерды", "варварские государства"), процессы ("второе закрепощение", "Реформация") и события ("французская революция 18 в.", "крестьянская реформа 1861").

Совр. историч. наука представляет собой сложную и дифференцированную систему спец. дисциплин. Прежде всего, И. подразделяется по хронологич. принципу. Трехчленное деление всемирной И. на древнюю, среднюю и новую И. было предложено еще в 15 в. Тогда за этой схемой стояло представление о средних веках как о каком-то мрачном "перерыве" в ходе И., разделяющем античность и Возрождение. Совр. науке чуждо подобное представление. Гуманистич. периодизацию И. марксизм наполняет новым содержанием. Понятию "предыстории" соответствует господство первобытнообщинной формации, древней И. – рабовладельческой, средней И. – феодальной, новой И. – капиталистической. Новейшая И., начинающаяся с 1917, представляет собой эпоху всемирно-историч. поворота человечества от капитализма к социализму, начатого Октябрьской революцией. Хронологич. деление И., ее периодизация покоится, т.о., на определ. теоретич. предпосылках, обобщающих наиболее характерные черты соответствующих периодов.

Кроме хронологического, в И. применяется пространственно-географич. принцип деления. Поскольку в течение длит. времени всемирно-историч. процесс складывался из суммы относительно самостоят. процессов развития отд. стран, народов и гос-в, естеств. путем сложилась специализация ученых по истории СССР, Англии, США и др. стран. Изучение И. отд. народов позволяет глубже понять их специфич. особенности, традиции и культуру. Однако И. одних народов настолько тесно переплетается с И. других народов, что рамки нац. И. часто оказываются слишком узкими. Тогда вместо И. отд. народа на первый план выступает более широкая региональная И., охватывающая целый район, образующий определ. историч. единство. Такой региональный подход особенно плодотворен при изучении И. рабовладельч. и феод. обществ. в к-рых границы между разными народностями и этнич. группами были еще весьма неопределенными, а гос. образования носили эфемерный характер. В качестве объекта исследования здесь выступает не отдельный народ, а целостный историко-географический (история Ср. Азии) или историко-культурный комплекс (напр., И. араб. лит-ры охватывает всю лит-ру, написанную на араб. языке, к-рым пользовались в средние века не только арабы, но и представители многих др. народов). Наконец, всемирная, или всеобщая, И. охватывает весь всемирно-историч. процесс, куда И. отд. стран и народов входят лишь как частные случаи. Всемирно-историч. т. зр. позволяет преодолеть нац. и региональную ограниченность и более отчетливо увидеть мировое значение рассматриваемых событий и явлений. Эта т. зр. является определяющей у историков-марксистов, принципиально отвергающих европоцентризм и всякие иные концепции, теоретически закрепляющие неравенство в положении и уровне развития различных народов.

Помимо гражд. И., охватывающей все стороны обществ. развития, существуют еще спец. отрасли историч. науки, прослеживающие эволюцию отд. сфер и сторон обществ. жизни: И. х-ва, политич. И., И. гос-ва и права, И. культуры, науки, философии, иск-ва, языка и т.п. Все эти спец. И. являются как бы отд. элементами общей гражд. И., к-рую они конкретизируют. Каждая такая отрасль И. тесно связана с соответствующей ей теоретич. дисциплиной: И. х-ва – с политич. экономией, И. права – с юриспруденцией и т.д. Самостоят. историч. дисциплиной, имеющей собств. предмет и методы исследования, является археология. Кроме того, существует целый ряд подсобных историч. дисциплин: источнико-ведение, палеография, нумизматика и др.

Любое историч. исследование воспроизводит определ. процесс развития. Но уровень теоретич. обобщения историч. материала может быть разным, и зависит это не только от широты кругозора историка, но и от самого предмета исследования. Наибольшая степень теоретич. обобщения материала достигается, как правило, в области экономич. И. Исследователь истории х-ва и экономич. отношений имеет дело не с отд. событиями, а с определ. совокупностью обществ. отношений и массовых процессов. Здесь, как и в теоретич. исследовании, "...дело идёт о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определённых классовых отношений и интересов". С этой т. зр. отд. лицо нельзя "...считать ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остаётся, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно" (Маркс К., Капитал, т. 1, с. 8). Гораздо сложнее обстоит дело в сфере политич. И. или И. культуры. Энгельс писал: "Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая.

Если Вы начертите среднюю ось кривой, то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет" (Маркс К. и Энгельс Ф., Избр. письма, 1953, с. 471). Это накладывает свой отпечаток и на логику историч. науки. Разумеется, и в политич. истории внимание ученого сосредоточено на ведущих тенденциях, на движении больших масс и классов, а отд. единичные события рассматриваются лишь как проявления этих тенденций. Но обойти специфич. черты этих событий, не раскрыть особенности людей, возглавляющих движение на данном этапе, значило бы схематизировать И. Еще выше роль повествования в истории культуры. Конечно, И. лит-ры не просто излагает творчество одного писателя за другим, а стремится раскрыть закономерность литературного процесса каждой данной эпохи, выявить связь лит-ры с другими сферами обществ. жизни, отражение в ней определ. социальных тенденций и т.д. Но если при этом не будет показано индивидуальное лицо именно данного писателя и его героев, то получится лишь вульгарно-социологич. схема, а не И. лит-ры. Рассматривая проблему абстракции в историч. науке и то, в какой степени историч. наука способна делать теоретич. обобщения, нельзя забывать и о масштабах исследования. Одно дело – книга, охватывающая всемирную И. или И. целой формации, другое дело – исследование одного какого-то события, биографии и т.п. Работа по всеобщей И. не может не давать обобщений общесоциологич. порядка (о закономерностях историч. процесса в целом, о специфике отд. формаций и т.д.), к-рых нельзя ждать от спец. исследования, посвященного частной проблеме.

Сказанным определяется и ответ на вопрос, в чем состоит социальная функция историч. науки. Бурж. авторы по-разному отвечают на этот вопрос. Сторонники повествоват. И. выдвигают на первый план эстетич. ценность И., увлекательность историч. повествования, уводящего читателя в незнакомый мир давно исчезнувшего прошлого. Поклонники умозрит. философии И. видят в И. прежде всего неисчерпаемый запас примеров и иллюстраций для подтверждения своих теоретич. конструкций. Последоват. "презентисты" (см. Презентизм) рассматривают историч. науку как подсобное средство пропаганды и т.д.

Историч. материализм не отрицает ни многообразия форм историографии, ни многогранности ее значения. В частности, высокой оценки заслуживает и такой старый вид И., как историч. повествование, при условии, что героями его должны быть не только короли и завоеватели, но и подлинные труженики, создающие орудия труда, развивающие технику и культуру. Никакая социология не заменит правдивую и взволнованную повесть об ученых, изобретателях, мыслителях, революционерах, борцах за нар. свободу, к-рым человечество во многом обязано своими достижениями. В таком повествовании заложены большие возможности для коммунистич. воспитания подрастающего поколения.

Но гл. ценность И. для современности заключается в том, что она помогает представить развитие человечества как единый закономерный процесс. Только обобщенный опыт всемирной И. позволяет отделить необходимое от случайного, всеобщее от единичного. А это является необходимым условием для развития тех отраслей обществ. знаний (напр., политич. экономии, теории права и т.д.), к-рые исследуют проблемы современности и выводы к-рых непосредственно влияют на сознат. целенаправленную деятельность людей и политич. партий. Только на основе историч. материала возможно вообще формулирование каких бы то ни было законов развития.

Рассматривая прошлое сквозь призму современности, историч. мышление неизбежно носит на себе отпечаток определ. эпохи. Проблемы, к-рые ставят перед собой историки, и перспектива, в к-рой эти проблемы рассматриваются, не остаются неизменными. Но это не означает абс. релятивизма. Объективная преемственность в историч. процессе, обусловленная его закономерностью, порождает и преемственность в развитии историч. познания, причем высшая ступень развития позволяет глубже понять предшествующую. В свете победы Великой Октябрьской социалистич. революции ярче вырисовываются осн. силы и тенденции рус. освободит. движения. Образование мировой социалистич. системы и ее растущее влияние на все процессы совр. эпохи в свою очередь позволяют глубже понять историч. значение Октябрьской революции.

Развитие историч. науки тесно связано с классовой борьбой, поскольку интересы борющихся классов отражаются в историч. концепциях. Ленин подчеркивал, что "..."беспристрастной" социальной науки не может быть в обществе, построенном на классовой борьбе" (Соч., т. 19, с. 3), что "... ни один живой человек не может не становиться на с т о р о н у того или другого класса (раз он понял их взаимоотношения), не может не радоваться успеху данного класса, не может не огорчаться его неудачами, не может не негодовать на тех, кто враждебен этому классу, на тех, кто мешает его развитию распространением отсталых воззрений и т.д. и т.д." (там же, т. 2, с. 498–99). Но влияние классовой идеологии на И. неоднозначно. Реакционный, отживающий класс, интересы к-рого противоречат ведущей тенденции историч. развития, не заинтересован в объективном историч. познании. Его идеология поэтому порождает искажение и фальсификацию И. Только революц. класс, отстаивающий в настоящем интересы будущего, способен правильно понять закономерность и общее направление историч. процесса, поскольку именно он является наследником историч. прошлого и реализует те задачи, к-рые оно поставило. Таким классом и является рабочий класс.

Если настоящее, т.е. высшая ступень обществ. развития, бросает свет на прошлое, то верно и обратное: только глубокое знание прошлого дает возможность понять совр. действительность в ее революц. развитии. Как геологу необходима историч. геология, чтобы не блуждать вслепую в поисках нужных ему руд, как биологу для преобразования живой природы нужна И. происхождения видов, так и для построения нового, коммунистич. общества необходимо глубокое знание всей предшествующей И. человечества.

Руководствуясь положениями историч. материализма, сов. и зарубежные историки-марксисты создали немало ценных исследований, по-новому раскрывающих важнейшие этапы технико-экономич. развития, И. классовой борьбы и культуры человечества. Успехи сов. историч. науки были бы еще больше, если бы в 1930–50-х гг. на нее не оказал пагубное влияние культ личности Сталина. Под влиянием культа личности многие важные историч. события, особенно из И. партии и сов. общества, освещались предвзято и неверно, роль Сталина необоснованно преувеличивалась, а многих других деятелей замалчивалась или охаивалась. Зачастую в историч. работах отсутствовал критич. подход к источникам. Догматизм, сковывавший теоретич. мысль историков, отрицательно сказывался и на освещении других разделов И., порождая конъюнктурщину и модернизацию прошлого.

XX и XXII съезды КПСС, решительно осудившие культ личности, открыли широчайшие перспективы для развития историч. науки, к-рой партия придает большое значение.

Важнейшие задачи историч. науки сформулированы в Программе КПСС: "Исследование проблем всемирной истории и современного мирового развития должно раскрывать закономерный процесс движения человечества к коммунизму, изменение соотношения сил в пользу социализма, обострение общего кризиса капитализма, крушение колониальной системы империализма и его последствия, подъем национально-освободительного движения народов.

Важное значение имеет изучение победоносного, проверенного жизнью исторического опыта Коммунистической партии и советского народа, закономерностей развития мировой системы социализма, мирового коммунистического и рабочего движения" (1961, с. 128).

Идеалистические концепции И. Марксистско-ленинская историч. наука развивается в упорной борьбе с идеалистич. концепциями, господствующими в бурж. историографии. Во 2-й пол. 19 и 1-й пол. 20 вв. в бурж. историографии произошли серьезные сдвиги в содержании и методах. Возникшая под прямым влиянием марксизма социально-экономич. И. постепенно оттеснила на второй план более традиционные виды историографии, превратив И. из повествования об отд. событиях в И. сложных социально-экономич. процессов и отношений. Достижения археологии и расшифровка древних систем письменности значительно расширили хронологич. рамки И. Пробуждение Азии и Африки и связанное с ним изучение И. народов этих континентов нанесло удар европоцентризму и представлению о "западной цивилизации" как единственном центре историч. прогресса. Развитие науч. источниковедения и применение в И. достижений др. наук (лингвистики, этнографии, антропологии и др.) способствовали значит. прогрессу в технике историч. исследования. Однако в бурж. историографии эти достижения сочетались с усилением реакц. политич. и филос. тенденций.

Своеобразной вехой, отмечающей период нисходящего развития, идейного оскудения бурж. обществоведения, в т.ч. И., была революция 1848, к-рая испугала идеологов буржуазии, заставив их отказаться даже от нек-рых своих собств. прежних прогрессивных положений. Энгельс писал, что после 1848 из историч. наук "...совсем исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли скудоумный эклектизм, боязливая забота о местечке и доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма. Официальные представители этой науки стали откровенными идеологами буржуазии и существующего государства, но в такое время, когда оба открыто враждебны рабочему классу" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 316–17). Хотя в спец. областях И. бурж. историки продолжают подчас давать ценные науч. результаты, их общий взгляд на И. становится все более ложным и для обоснования его они все чаще прибегают к фальсификации фактов.

В бурж. историч. мышлении 2-й пол. 19 в. соперничали два осн. течения: позитивизм и продолжавшая традиции нем. романтич. И. школа Ранке. Позитивизм, представлявший собой в И. одно из проявлений бурж. либерализма и связанный с развивавшейся в те годы социально-экономич. И., резко выступал против спекулятивных схем философии И. и против описат. и повествоват. историографии. Историки-позитивисты конца 19 – нач. 20 вв. создали ряд ценных и прогрессивных для своего времени работ. Однако позитивизм был глубоко чужд историзму. По мнению Конта, Спенсера, Милля и др., И. – только подсобная дисциплина социологии, простой склад сырого материала, на основе к-рого социолог должен формулировать неизменные законы социальной жизни. Произвольно конструируемые позитивистами "всеобщие законы" насиловали конкретные историч. факты, приводили к схематизации и упрощению И. Что же касается школы Ранке, то она выступала с открыто идеалистич. позиций, вообще отрицала возможность формулирования законов И., считая историч. процесс спонтанным и иррациональным, а задачей И. – описание особенного и индивидуального.

Иррационализм и субъективизм в бурж. историч. мысли особенно усилились в эпоху империализма. Кризис бурж. историч. мысли, начавшийся на рубеже 20 в., выступает прежде всего как момент общего кризиса бурж. идеологии. Вместе с тем он является следствием противоречия между колоссально расширивши-мися горизонтами и изменившимся предметом историч. науки, с одной стороны, и устаревшей идеалистич. и метафизич. методологией бурж. историков, – с другой. Заметное влияние на И. оказало также идеалистич. истолкование революции в естествознании.

Для совр. бурж. историографии, как и для других отраслей бурж. обществоведения, характерно отрицание объективной закономерности историч. процесса, отрицание историч. прогресса и попытки заменить самое понятие историч. развития бессодержат. понятием "социального изменения" или идеей цикличности, отрицание объективности историч. познания.

Этот воинствующий субъективизм нашел свое теоретич. воплощение в новейшей бурж. философии И., к-рая поставила целый ряд действительно важных проблем, касающихся специфики историч. познания и его методологии, но решает их с неверных, реакц. позиций.

Под флагом борьбы против позитивистского натурализма, недооценивавшего специфику И., философы-идеалисты уже в последней трети 19 в. развернули настоящий поход против материалистич. понимания И. как естественно-историч. процесса и против идей объективного историч. познания. С одной стороны, это приняло форму возрождения открытого антиисторизма (Шопенгауэр, Ницше), третирующего И. как неполноценное знание, недостойное серьезного ума. С другой стороны, И. превозносится как единств. подлинное познание, но одновременно обособляется от естественно-науч. познания и противо-поставляется ему. Уже Дильтей, начавший в конце 19 в. "критику исторического разума", резко противопоставил И. как "науку о духе" материалистич. естествознанию. И., по его мнению, основывается не на причинном объяснении событий, а на интуитивном "понимании" психологии историч. деятелей. Науч. обобщение историч. опыта и формулирование каких бы то ни было законов И. он объявил принципиально невозможным. Баденская школа неокантианства (Виндельбанд, Риккерт) своим учением об идиографическом методе придала противопоставлению И. естествознанию методологич. характер, рассматривая И. как науку о единичном. "Философия жизни" (Зиммель, Шпенглер, Т. Лессинг) и совр. экзистенциализм вообще отказывают И. в звании науки и рассматривают ее гл. обр. как форму индивидуального самопознания, истоки к-рого коренятся в непосредств. переживании субъекта и к-рое невозможно выразить в системе понятий. Зависимость историч. концепций от мировоззрения историка и особенностей его эпохи они трактуют в духе иррационализма и крайнего релятивизма, приходя к выводу о невозможности общезначимой объективной историч. истины. Неогегельянцы (Кроче, Коллингвуд и др.) призывают рассматривать всю действительность как И., но, отождествив действительность с духом, они фактически сводят всю И. к И. мысли и отвергают объективные методы исследования. Амер. прагматисты (Дж. Дьюи, историки К. Беккер, Ч. Бирд и др.), абсолютизировав связь историч. познания с потребностями совр. общества, утверждают, что И. вообще не отражает прошлого, а является только проекцией совр. чаяний и стремлений людей и должна поэтому переписываться заново с каждым новым поколением (презентизм).

Все эти концепции, отражающие кризис бурж. историч. мысли, фактически отрицают возможность объективного историч. познания, теоретически обосновывая модернизацию и фальсификацию прошлого. Они усиливают методологич. путаницу в сознании профессиональных бурж. историков, к-рые придерживаются самых различных взглядов о природе и задачах своей науки. Одни философы и историки считают И. иск-вом (ранний Кроче, Б. Рассел, Дж. Тревельян), другие – сочетанием науки и иск-ва (Л. Нэмир, А. Роус), третьи – наукой, четвертые – особой формой познания, к-рая не похожа ни на что другое. В этой обстановке теоретич. неразберихи выделяются две осн. тенденции. С одной стороны, рост клерикализма, возрождение религ. философии И. как единств. выхода из того хаоса, в к-рый заводит историч. мышление филос. релятивизм. Ограничивая функции науч. И. изучением отд. единичных фактов, религ. философы и историки (Ж. Маритен, А. Демпф, Р. Нибур, М. д'Арси, Й. Пипер, К. Левит, Г. Баттерфилд и др.) восстанавливают в правах "откровение", с помощью к-рого можно якобы постичь "метафизич. смысл" И. История оказывается при этом служанкой богословия и теологизированной философии.

С другой стороны, философы, близкие к неопозитивизму (К. Поппер, К. Гемпель, П. Гардинер и др.), пытаются свести филос. проблемы И. к логич. анализу языка и структуры историч. объяснения. Они уверяют, что при этом преодолевается старая противоположность материалистич. и идеалистич. понимания И. и создается вполне объективная логика историч. науки, к-рая не предписывает нормы историч. объяснения, а лишь анализирует объяснит. приемы, действительно применяемые историками. Но эти уверения не соответствуют действительности. "Аналитический" подход к истории не учитывает того, что язык И. и ее логич. формы сами являются историческими, их нельзя понять помимо тех задач, к-рые ставят перед собой историки разных периодов и разных классов. А изменение задач и методов историч. науки само обусловлено сдвигами в историч. процессе. Прежде чем анализировать логику и язык историч. объяснения, надо определить, что именно подлежит объяснению. Историк, к-рого интересует единичный факт сам по себе, естественно, объясняет его иначе, чем тот, кого интересует закономерность историч. процесса. Поэтому споры о логике историч. объяснения лишь воспроизводят в новой форме старые филос. дискуссии о природе историч. знания. При этом характерной тенденцией "аналитической философии И." является ее постепенное сближение с явно идеалистич. концепциями. Практика бурж. историографии возводится при этом в степень теоретич. принципа, а филос. идеализм, не меняя своей природы, облекается в форму "беспристрастного" логич. анализа.

Однако примитивный идиографизм не удовлетворяет ни идеологич. потребностей бурж. общества, стремящегося противопоставить марксизму-ленинизму какую-то цельную теорию, ни потребностей самой историч. науки. Отсюда – характерная для совр. бурж. историографии "тоска по теории", стремление к "историч. синтезу". Бурж. историки оживленно обсуждают вопрос об отношении И. к др. обществ. наукам, в частности к социологии. Особенно сильна эта "синтетическая" тенденция во франц. историографии, где ее теоретически много лет направлял философ-позитивист А. Берр, а центром, вокруг к-рого группируются историки, является школа "Анналов", основанная М. Блоком и Л. Февром (ныне ее возглавляет Ф. Бродель). В Амер. историч. ассоциации создан спец. Комитет по изучению единообразия в истории. С 1960 в США начал выходить междунар. журн. "History and Theory", призванный освещать теоретич. проблемы И. и ее взаимоотношения с др. науками. Однако эти попытки "синтетического" подхода к И. в большинстве случаев довольно беспомощны. С одной стороны, говоря о роли обобщения в историч. исследовании, бурж. ученые, как правило, имеют в виду не такое обобщение, до к-рого теоретич. мышление поднимается в результате раскрытия закономерности изучаемого процесса, а лишь элементарное эмпирич. обобщение, осуществляемое путем сравнения различных предметов и явлений и выделения их сходных и различных признаков. Но такое эмпирич. обобщение, будучи необходимым, явно недостаточно для целей науч. исследования. Уяснение общего в явлениях путем сравнения еще не говорит нам, насколько существенно это общее. Это общее может быть и совокупностью внешних признаков. Задача же науки состоит именно в выделении существенного, необходимого, в раскрытии внутр. структуры процесса. Останавливаясь на стадии простого эмпирич. обобщения, не проникая в сущность явлений, ученый не может пойти дальше более или менее формальной классификации явлений, а это, в свою очередь, подкрепляет ходячие представления о "малой содержательности" историч. абстракций, на к-рых играют защитники "идиографизма". Одностороннее, узкое понимание характера науч. обобщения приводит, т.о., к тому самому ползучему эмпиризму, против к-рого оно субъективно направлено.

С другой стороны, заимствование теоретич. понятий из бурж. социологии еще больше осложняет работу историка, поскольку, эти понятия в большинстве случаев совершенно произвольны, да и сама бурж, социология глубоко антиисторична. Сознание этого, а также внутр. потребности развития самой И. побуждают лучших историков Запада все чаще обращаться за помощью к марксизму. Его влияние на практику бурж. историографии значительно больше, чем на ее обобщающие теории. Правда, бурж. ученые усваивают положения историч. материализма лишь частично, в односторонней и часто искаженной форме (напр., в форме "экономич. материализма"). Однако это влияние нельзя недооценивать. Весьма близок к марксизму был, напр., выдающийся франц. историк Ж. Лефевр. Влияние марксизма заметно в работах историков школы "Анналов" и др. Участие историков-марксистов в междунар. историч. конгрессах, междунар. связи сов. историков способствуют разоблачению наиболее реакц. идейных течений, помогают честным ученым капиталистич. мира находить пути к правильной методологии.

Лит.: Маркс К. и Энгельс Ф., Немецкая идеология, Соч., 2 изд., т. 3; их же, Избр. письма, М., 1953; Maркс К., К критике политической экономии, Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 13; его же, Капитал, т. 1–3, М., 1955; Энгельс Ф., Анти-Дюринг, М., 1957; его же, Диалектика природы, М., 1955; Ленин В. И., Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?, Соч., 4 изд., т. 1; его же, Материализм и эмпириокритицизм, там же, т. 14; его же, О политической линии, там же, т. 18; его же, Философские тетради, там же, т. 38; Хрущев Н. С., О Программе КПСС, М., 1961; Программа КПСС, М., 1961; Программные документы борьбы за мир, демократию и социализм, М., 1961; Плеханов Г. В., Материалистическое понимание истории, Избр. философские произведения, т. 2, М., 1956; его же, О книге Г. Риккерта, там же, т. 3, М., 1957; Очерки истории исторической науки в СССР, т. 1–2, М., 1955–60; Против фальсификации истории. [Сб. статей ], М., 1959; Исторический материализм и социальная философия современной буржуазии. [Сб. статей ], М., 1960; Гегель, Философия истории, Соч., т. 8, М.–Л., 1935; Асмус В. Ф., Маркс и буржуазный историзм, М.–Л., 1933; Тюменев А. И., Марксизм и буржуазная историческая наука, в кн.: Памяти Карла Маркса. Сб. статей к пятидесятилетию со дня смерти. 1883–1933, Л.,1933; Вайнштейн О. Л., Историография средних веков..., М.–Л., 1940; Исторический материализм – теоретическая основа исторической науки, "Вопр. истории", 1952, No 7; Кон И. С., Буржуазная философия истории в тупике, там же, 1960, No 12; его же, Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли, М., 1959; Маркарян Е. С., О значении сравнительного метода в культурно-историческом познании, "Вестн. истории мировой культуры", 1957, No 4; Данилов А. И., Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой историографии конца XIX – начала XX в., [М., 1958 ]; его же, Теоретико-методологические проблемы исторической науки в буржуазной историографии ФРГ, в сб.: Средние века, вып. 15, М., 1959; Иванов Г. М., К вопросу об образовании социально-экономических понятий, "Уч. зап. Томского гос. ун-та им. В. В. Куйбышева", 1959, [вып. ] 31; Коган Л. Н., О специфике применения критерия практики в исторической науке, в сб.: Практика – критерий истины в науке, М., 1960; Глезерман Г. Е., О законах общественного развития, М., 1960; Грушин Б. Α., Очерки логики исторического исследования, М., 1961; Конрад Н. И., Заметки о смысле истории, "Вести, истории мировой культуры", 1961, No 2; Шафф Α., Объективный характер законов истории, пер. с польск., М., 1959; Шульц Р., О смысле исторического бытия, в кн.: Против современной буржуазной идеологии, пер. с нем., М., 1960; Стефанов Н., По въпроса за съдържанието и формата ва теоретическото и на исторического познание, "Философска мисъл", 1960, No 4; Зиммель Г., Проблемы философии истории, [пер. с нем. ], М., 1898; Ланглуа Ш. В. и Сеньобос Ш., Введение в изучение истории, пер. с франц., СПБ, 1899; Hицше Ф., О пользе и вреде истории для жизни, Собр. соч., т. 9, М., [1901 ]; Стасюлевич М. М., Философия истории в главнейших ее системах, 2 изд., СПБ, 1902; Риккерт Г., Границы естественно-научного образования понятий, пер. с нем., СПБ, 1903; его же, Науки о природе и науки о культуре, пер. с нем., СПБ, 1911; Виндельбанд В., История и естествознание, в его кн.: Прелюдии. Философские статьи и речи, пер. с нем., СПБ, 1904; Лаппо-Данилевский А. С., Методология истории, вып. 1–3, П., 1910–23; Хвостов В. М., Теория исторического процесса, 2 изд., М., 1914; Герье В., Философия истории от Августина до Гегеля, М., 1915; Шпет Г., История как проблема логики, ч. 1, М., 1916; Шпенглер О., Закат Европы, т. 1, пер. [с нем. ], М.–П., 1923; Петрушевский Д. М., О некоторых логических проблемах современной исторической науки, в его кн.: Очерки из экономической истории средневековой Европы, М.–Л., 1928; Leasing Th., Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen, 2 Aufl., Münch., 1921; Weber M., Gesammelte Aufsätze zur Wissenschaftslehre, Tübingen, 1922; Dilthey W., Einleitung in die Geisteswissenschaften, в его кн.: Gesammelte Schriften, Bd 1, Lpz., [1922 ]; Meinecke F., Die Entstehung des Historismus, Bd 1–2, Münch.–В., 1936; его же, Vom geschichtlichen Sinn und vom Sinn der Geschichte, Lpz., [1939 ]; Barnes H. E., A history of historical writing, Norman, 1937; Mandelbaum M. H., The problem of historical knowledge; an answer to relativism, N. Y., [1938 ]; Aron R., Introduction à la philosophie de l'histoire; essai sur les limites de l'objectivité historique, P., [1938 ]; его же, La philosophie critique de l'histoire..., 2 éd., P., 1950; Сrосe В., La storia come pensiero e come azione, 4 ed., Bari, 1943; его же, Teoria e storia della storiografia, 6 ed., Bari, 1948; Collingwood R. G., The idea of history, Oxf., 1946; Theory and practice in historical study..., N. Y., 1946 (Social science research council, bull. 54); Litt Th., Wege und Irrwege geschichtlichen Denkens, Münch., [1948 ]; Rothacker E., Logik und Systematik der Geisteswissenschaften, [Neue Ausg. ], Bonn, 1948; Вlосh M. L. В., Apologie pour l'histoire; ou Métier d'historien, P., 1949; Jaspers К., Vom Ursprung und Ziel der Geschichte, [2 Aufl. ], Münch., [1950 ]; Srbik H. R. von, Geist und Geschichte vom deutschen Humanismus bis zur Gegenwart, Bd 1–2, Münch.–Salzburg, [1950–51 ]; Butterfield H., History and human relations, L., 1951; Gardiner P., The nature of historical explanation, L., 1952; Вerr H., La synthèse en histoire..., P., 1953; Febvre L., Combats pour l'histoire, P., 1953; Galletti Α., Natura e finalità della storia nel moderno pensiero europeo. Della storia filologica allo storicismo idealistico, Mil., 1953; The social sciences in historical study. A report of the committee on historiography, Ν. Υ., 1954 (Social science research council, bull. 64); Barraclough G., History in a changing world, Oxf., 1955; Bock К. E., The acceptance of histories..., Berkeley, 1956; Dempf Α., Kritik der historischen Vernunft, Münch., 1957; Maritain J., On the philosophy of history, N. Y., 1957; Petruzzellis Ν., L'ideallsmo e la storia, 3 ed., Brescia, 1957; Popper К. R., The poverty of historlcism, N. Y., 1957; Randall J. H., Nature and historical experience..., Oxf., 1958; Strout C., The pragmatic revolt in American history: Carl Becker and Charles Beard, New Haven, 1958; D'Arcy M. C., The meaning and matter of history; a christian view, N. Y., 1959; Gardiner P. [ed. ], Theories of history..., Chi., 1959; Mаrrоu H. I., De la connaissance historique, [3 ed. ], P., 1959; Rossi P., Storia e storicismo nella fllosofia contemporanea, Mil., [1960 ]; Toynbee A. J., A study of history, [2 ed. ], v. 1–12, L. [a. o. ], 1955–61

    ИСТОРИЯ (от греч. historia — рассказывать, свидетельствовать, описывать) — понятие, раскрывающее динамику человеческого бытия, изменения и развития общества. В более широком смысле понятие используется и для характеристики происхождения, формирования, преобразования любых вещей, явлений, систем, протекания и трансформации любых процессов (“естественная история”). В ходе своего обогащения понятие “история” включило в себя дополнительно такие значения, как истолкование, объяснение, предсказание жизни человеческого общества.

    Разнообразные трактовки истории можно представить двумя основными типами: во-первых, представление об истории как о прошлом. Реальность истории в этом случае трактуется как наследие, полученное людьми от предшествующих поколений. Отсюда — практическая задача сохранения исторического наследства, памятников истории, ее вещественных и письменных “следов”. Историческое познание в этом смысле оказывается в основном изучением памятников, их выявлением, описанием, истолкованием. Во-вторых, понимание истории как процесса человеческого бытия, как социального бытия, развертывающегося во времени. Такое понимание истории предполагает рассмотрение и описание истории через деятельность людей, через связи этой деятельности с ее условиями, средствами и продуктами. В этом случае история предстает как живая, т. е. деятельная, насыщенная силами и способностями людей, связь прошлого, настоящего и будущего. Проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения людей к историческим памятникам. Выявляется необходимость видеть за предметами и знаковыми формами схемы деятельности и общения людей, моделировать ситуации возникновения и воспроизводства этих схем. Оба типа представления об истории по сути содержат в себе различение истории как а) динамики человеческого бытия и б) как познания — описания, трактовки, объяснения этого бытия. При этом описание истории может быть понято в составе самого меняющегося бытия, но может быть и дистанцировано от него. Это происходит, когда история является нам в виде проблемы, фиксирующей несоответствие нашего понимания общественного процесса его действующим силам, средствам, формам.

    История часто “читается наоборот”, в “обратной перспективе”: на первом плане — результаты, на втором — средства, на третьем — условия, на четвертом — сам процесс жизни и деятельности людей. Ход истолкования (или исследования) истории оказывается при этом противоположным ходу ее воспроизводства и обновления человеческими индивидами. Чтобы не оставаться в границах такого видения истории, необходимо выявлять ее “лицевую” сторону, обнаруживать за объективированными выражениями истории ее живое движение, ее личный состав. Тогда вопросы о том, кто и как делает историю, предшествуют истолкованиям вещей и текстов: “стрелки” исследования переводятся с эмпирического описания материала на уровень теоретических представлений о взаимосвязях людей. В этой перспективе результаты человеческой деятельности оказываются выведенными из состояния своей вещной одномерности, обнаруживают свое значение промежуточных продуктов, пересечений различных деятельных связей, кристаллизации человеческих возможностей. В ходе решения подобных задач — это относится прежде всего к нашему времени — историческое познание вынуждено действовать в качестве теоретического, использующего “аппарат” всего обществознания для реконструкции исторических событий и ситуаций. Дистанцированность исторического познания (историка, его позиции, установки, исследовательских инструментов) от общественного процесса косвенным образом указывает на его специфическую включенность в динамику человеческого бытия, в воспроизводство временных связей общества, в наполнение овеществленного человеческого опыта социальными значениями и смыслами. Историческое познание оказывается особым “органом”, удерживающим связь времен, ставящим и отчасти решающим задачу восстановления этой связи. Особенности исторического познания выявляются постольку, поскольку изменения общества оказываются практической проблемой, затрагивают формы непосредственной жизни людей и вместе с тем вводят в их обыденный опыт масштабные временные и пространственные измерения.

    Труды первых историков (Геродота, Фукидида, Полибия — 5—2 вв. до н. э.) содержали описания различных политических событий, местностей, поселений, обычаев разных племен. Кроме того, они включали сведения, которые сейчас были бы названы географическими или биологическими, к достоверным описаниям присоединялись легенды, мифы или попросту домыслы. В ходе оформления жанра исторических описаний (конец 1-го тысячелетия до н. э.) выявились темы сопоставления разных времен (прошлое, настоящее, будущее), различных народов (свои — чужие, культурные — дикие), разграничения достоверного знания и вымысла. Расцвет грекоримской цивилизации, ее расширяющиеся контакты с др. социальными и культурными пространствами, а затем распад этой цивилизации и возникновение на ее “обломках” новых политических образований заметно усилили духовные интересы людей к динамическим аспектам человеческого бытия, их описанию и осмыслению. Распространение христианства способствовало оформлению взгляда на историю как на развитие, имеющее начало и конечную цель. В рамках идеи раз

    вития установился взгляд на историю как на смену государственных порядков, выявлялась связь индивидуального человека с бытием общества во времени (Августин Аврелий — 5 в.).

    Тема времени воплощалась в разработке хронологий, устанавливающих систему измерений для разных интервалов и пространств истории, и в летописных повествованиях, фиксирующих конкретные деяния людей, события и перемены в жизни общества в хронологической последовательности. Хронология и летописания встраивались во временной порядок человеческого бытия, становились особыми “механизмами” отбора и трансляции человеческого опыта, формами присутствия прошлого в актуальном настоящем. Они способствуют — первоначально в рамках религиозно-теологических представлений — выработке важных понятий исторического познания, характеризующих развитие, направленность, стадиальность, структурность человеческого бытия. Постепенно складывался особый схематизм понимания истории, который и поныне действует в современных рассуждениях об эпохах и летоисчислении, о развитых и отсталых странах (см. Эпоха историческая).

    В сер. 2-го тысячелетия н. э. в ходе географических открытий, расширения торговли, образования индустриальной экономики исторический процесс приобрел мировую масштабность и многомерность. Идеи направленности истории, ее динамики, единства и многообразия получили новое практическое обоснование и соответствующее теоретическое оформление. Были сформулированы гипотезы о влиянии отдельных факторов (географических, экономических, социальных — Ш. Монтескье, А. Смит, А. Фергюссан) на движение истории; развитие общества трактовалось как усовершенствование его отдельных сторон {Дж. Втсо, М. Кандорсе, А Лорго), как восхождение к высотам благополучия, просвещенности, справедливости. Прогресс истории трактовался в качестве общего ориентира для различных регионов и стран. Вместе с тем были заложены основы понимания отдельного общества как исторически развивающейся системы, в которой разные условия, средства и факторы объединяются деятельностью людей, реализующих динамику истории (Г. В. Ф. Гегель). Существенное значение в этом плане имели труды К. Маркса, исследовавшего капиталистическую общественную формацию как особую социальную систему, основанную на расширенном воспроизводстве вещественного богатства. Впоследствии эта концепция трансформировалась в схему объяснения истории: в догматическом марксизме различные типы общества характеризовались с точки зрения этой схемы. Марксом была сформулирована и гипотеза о зависимости социальных форм от степени и характера развития сил и способностей человеческих индивидов, взаимодействующих в обществе. По этой гипотезе история может быть представлена как смена трех главных социальных типов — от общества, базирующегося на связях личных зависимостей, к обществу, основанному на вещных зависимостях, и, наконец, к обществу, реализующему свои качества через взаимообусловленность развития составляющих его индивидов. Эта гипотеза не получила распространения (лишь сто лет спустя она вступила в своеобразный резонанс с другой трехступенчатой схемой истории: традиционное, индустриальное, постиндустриальное общества — Д. Белл, О. Тоффлер). В 19 в. динамика истории связывалась главным образом с экономическим и технологическим прогрессом, поэтому идеи Маркса оказались в ряду др. идеологических и научных концепций, придающих первостепенное значение развитию вещественных средств и условий жизни общества.

    Существенное влияние на трактовку процесса истории оказало в 19 в. осмысление исторического познания как особого рода научной деятельности, как совокупности научных дисциплин. В конце столетия заметно снизился авторитет философско-исторических объяснений истории, построенных на абстрактно-общих определениях общественного процесса, его причин, условий, законов, целей, смыслов и т. п. Зато заметно возросло влияние научной методологии, ее норм и стандартов на исторические исследования. Поскольку стандарты научной методологии этого периода имели естественнонаучное происхождение, они и в части исторического познания стимулировали ориентацию на предметности, которые могли быть исчислены, измерены и взвешены. Эта ориентация была также подкреплена развитием таких дисциплин, как археология, экономическая история, история материальной культуры и т. д. Изучению подверглись общества, весьма далеко отстоящие от европейского типа: потребовались конкретные методики изучения разнообразных способов воспроизводства общественной жизни, культур, социальных взаимодействий. Происходила резкая дифференциация исторических дисциплин по предметам и методам: изучались отдельные аспекты истории как процесса, развернутого во времени (истории техники, искусства, языка), отдельные общества в их эволюции, отдельные подсистемы общества в их изменениях. Помимо причин внутреннего характера на формы исторического познания оказывали воздействие и внешние причины, поскольку знание об истории реально функционировало в связи с др. социально-гуманитарными дисциплинами.

    Во 2-й пол. 19 в. оформилось большинство ныне существующих общественных наук, установились их взаимоотношения и взаиморазграничения. Поскольку классическая философия утрачивала функцию общего “определителя” истории, взаимоотношения исторического познания с др. социальными и гуманитарными дисциплинами основывались не столько на единстве социального процесса, сколько на логике разделения труда. Так сложилась ситуация, предполагающая определение исторической науки как эмпирической в противовес философии, как конкретной в противовес социологии, как “науки о духе” (В. Дилыпеи) в противовес экономике. Эта же ситуация сделала приемлемым для исторического познания методологический дуализм (Г. Риккерт, В. Виндельбанд), когда одни и те же исторические явления — скажем, исторические памятники — могут трактоваться и в смысле “наук о природе”, и в смысле “наук о культуре”, т. е. и как элементы абстрактных рядов, связей, регулярностей, и как уникальные воплощения человеческого опыта. Эти различные, часто не согласуемые друг с другом подходы, вполне оправданные в рамках частных исследований, на уровне методологического анализа исторического познания свидетельствовали об отсутствии его внутренней связности, о недостаточности — и в смысле нехватки, и в смысле неопределенности — цельных представлений об истории как процессе человеческого бытия. В кон. 19 в. идея единства человеческой истории, опиравшаяся в значительной степени на схемы классической философии истории, в связи с кризисом была поставлена под сомнение. В 20 в., с его глобальными социально-политическими, экономическими, экологическими потрясениями, под вопросом оказался весь классический схематизм истории, с его идеями направленности, закономерности, целей, смыслов и т. п. Распространились навязчивые идеи гибели культуры, “заката Европы” (О. Шпенглер), смерти социального, “конца истории” (Ф. Фукуяма), т. е. идеи об исчерпании тех возможностей, которые прежде позволяли говорить о прогрессе истории. В плане социальном и культурном переоценка схематизма истории указала не только на его (схематизма) границы, но и на практические пределы экстенсивного использования обществом природных и человеческих ресурсов, а стало быть, и средств экономики, культуры, науки, технологии. Вместе с тем более четко обозначилась культурная функция линейного понимания истории как формы, обеспечивающей событие людей во времени и пространстве, как социальной связи между поколениями и как схемы взаимодействия между различными социальными системами. У схематизма, понимаемого таким образом, сохранялись перспективы, пока человеческое сообщество могло преобразовывать природную среду и свободно оформлять ее в своих деятельностях и связях. Поскольку дальнейшие преобразования этого рода оказались сопряженными с катастрофическими изменениями человеческих условий, постольку встал вопрос об истории как процессе, протекающем в практически замкнутых границах социального пространства, т. е. об истории как бытии во времени, об интенсивном развитии человеческих деятельностей и взаимодействий между социальными системами.

    Эта тема была намечена в нач. 20 в. А. Бергсоном и М. Хайдеггером. В середине века она стала разрабатываться как конкретно-научная проблема “социальной истории”, теоретической экономики, социальной психологии, этнографии (Ф. Бродель). На рубеже 21 в. она конкретизируется в совокупности вопросов: о простраивании связей современного социального мира (И. Уоллерстайн), о поиске форм взаимодействия между разными цивилизациями, вступающими во все более плотные контакты, о выработке баланса между схемами накопленного и живого исторического опыта, между историзмом общества и полифонической динамикой природных процессов. Новый смысл приобретает мотив единства истории и природы. Так или иначе это единство признавалось всегда, но его конкретная, меняющаяся (т. е. историческая) форма до середины 20 в. не была особой проблемой человеческого бытия и познания. Более того, в классической науке схематизм природы, выражавший устойчивость естественных процессов, противопоставлялся схематизму истории как выражению изменчивости общественной жизни. Отсюда и попытки, с одной стороны, противопоставить теоретическое и историческое познание, с другой — свести историческое исследование к логике вещей, и в прямом и в переносном смысле (см. Логическое и историческое).

    Конкретное усмотрение единства истории общества и истории природы связано с отчетливым пониманием того, что история творится не “в общем виде”, а в разных зонах и точках социального пространства, в формах особых взаимодействий между различными природными и общественными системами. Дальнейшая история общества сопряжена с преодолением прежнего абстрактного схематизма природы, с освоением истории природы в ее конкретных формах и их сочетаниях. См. также ст. Историзм, Прогресс, Смысл истории.

    Лит.: История {Кон И. С.). — Философская энциклопедия. М., 1962, т. 2, с. 368—376; ПоршневБ. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974; Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977; Ерофеев H. A. Что такое история. М., 1978; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.. 1984; Фукуяма Ф. Конец истории? — “ВФ”, 1990, N2 3, с. 134—148; Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991; Броде.л•• Ф. Время мира. М., 1992; Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? — “Вопросы социологии”. 1992, № 1, с. 77—89; Хайдеггер M. Время и бытие. М.. 1993; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки о морфологии мировой истории. М., 1993; Философии истории. Антология. М.. 1994; Моисеев H. H. Современный рационализм. М., 1995; Рашковскии Е. Б. Историк как свидетель, или об источниках исторического познания. — “ВФ”, 1998, № 3, с. 35—42.

    В. Е. Номеров